К полночи, когда рыба переставала брать, мы разводили небольшой огонек и ложились навзничь, подложив под себя широкий старый подрясник отца Пимена, захваченный нарочно с этой целью.

Прямо над нами сияло усеянное звездами небо. Звезды мигали, гасли, падали и манили к себе.

Какая-то тихая, непонятная грусть наполняла душу… Хотелось не быть человеком, хотелось иметь крылья… Хотелось забыть все, подняться от земли высоко-высоко и потонуть навсегда там, где бродят эти, тихо мигающие, прекрасные, манящие к себе своей таинственной прелестью звезды…

Перед восходом солнца, когда ярко разгоралась заря и начинали петь птицы, когда листья на прибрежных кустах и травы и цветы блестели, покрытые росой, мы шли обратно в обитель и там пили в каморке отца Пимена из грязного самоварчика чай или сушеную землянику.

Напившись, я шел через двор, где было тихо и бродили только что проснувшиеся куры, в рабочую и будил товарищей. Они лениво поднимались, долго зевали, умывались и, наконец, после долгого «разламыванья», отправлялись в рощу на работу.

Подошло таким образом время покоса. Дни стояли прекрасные, солнечные, жаркие, самые благодатные для этого дела. На заливном лугу перед монастырем трава стояла по пояс, с густым, плотным подседом.

Как-то раз поздно вечером, когда мы уже легли на нары, пришел отец Зосима и объявил нам, что наша работа в лесу кончена.

— Косить завтра поутру, — сказал он, — давайте струмент.

Мы сдали ему топоры, пилы и, очень довольные, снова улеглись спать.

— Еще, ребята, недельку аль полторы живанем здесь, да и того… На настоящую добычу! — сказал дядя Юфим. — Пора!

Утром отец Зосима позаботился разбудить нас, когда еще чуть-чуть начинало брезжить. Он принес нам новые, повидимому, только что накануне отбитые косы и брусочницы с зеркальцами, в которых торчали тоже совсем еще новые бруски.

Осмотрев косы и перевязав ручки, мы отправились за отцом Зосимой. Здесь мы услышали по ту сторону стены разговор и топанье: это шли косцы. Калитка отворилась настежь, и в нее, друг за другом, стали выходить послушники с косами в руках. Их было человек двадцать пять, народ все молодой, здоровый, сытый… Одеты были все одинаково: в белые длинные подрясники-балахоны. На головах были черного цвета шапочки, по форме похожие на поповские «камилавки». На ногах опорки на босу ногу. Каждый был подпоясан, кто узеньким ремешком, кто веревочкой, и на этих ремешках и веревочках висели жестяные брусочницы, тоже с зеркальцами, как и у нас.

Отец Зосима, успевший уже, повидимому, «клюнуть», с покрасневшим носом, необыкновенно серьезный и растопырившийся, как индейский петух, повел нас на луг.

С реки поднимался белый туман. Здесь было сыро, и трава стояла, наклонившись, мокрая от росы.

Отмерив шагов семьдесят по берегу речки, отец Зосима остановился и сказал:

— Атседа начинайте!

Высокий, рыжебородый, долговолосый послушник вышел вперед и, поточив косу, предварительно зачерпнув из речки воды в брусочницу, сказал:

— Свальник, что ли, отец?..

— А ты, небось, не знаешь, — усмехнулся отец Зосима, — махонький, что ли, аль барин из лягавых?.. Чай, видишь: знамо свальник.

— Да я так, — произнес послушник и, поправив на голове шапочку и поплевав на руки, пошел…

Жик! жик! — раздался приятный звук под его косой. — Жик, жик…

За этим послушником, дав ему отойти шага четыре, тронулся другой, третий, четвертый…

Мы пошли в конце.

Трава была густая, местами полегшая, спутанная и крепкая на косу…. Прокосы необыкновенно длинные… Часто попадались кочки, которые приходилось обкашивать, что задерживало работу… Под ногами кое-где хлюпала вода… Косу приходилось точить то и дело.

Дойдя до конца прокоса, почти под самую монастырскую стену, шедший впереди послушник остановился, обтер полой балахона потное лицо и, подождав немного, когда подойдут другие, начал делать свальник.

— запел он вдруг густым басом, покатившимся по лугу и. отозвавшимся по ту сторону реки в сосновом бору:

— Вот я те задам! — завопил отец Зосима, перебивая. — Игумену скажу… Ах ты, рыжий, красный… Молчать! Я — хозяин! Не вводи во искушенье… Ах, ты, лодырь гладкий!..

Послушник громко захохотал и крикнул:

— Я хозяин!

— Я хозяин! Я хозяин! — подхватило несколько голосов.

— Я хозяин! Я хозяин! — громко и необыкновенно внятно ответило из соснового бора эхо.

— Молчать! — пуще прежнего завопил отец Зосима, в ярости затопав ногами. — Ах вы, лодыри! Кашу вам жрать только!.. Игумену скажу… Косите, косите, вам говорят!.. Встали жеребцы стоялые!

— Я хозяин! — опять крикнул кто-то.

— Озорной народ, — вполголоса заметил дядя Юфим. — Да что им, правда… Ишь, морды-то лопнуть хотят… Жеребцы и есть!..