Огонь шел с другой улицы, и стоит ему пройти угловой дом, как пожар окажется и у нас. В толпе я увидел Костю и Витьку. Они прибежали с ведрами и стали в живую цепочку людей, которая тянулась от горевшего дома к колонке.

— Живей, поспешай, живей! — Старик Глухов выхватывал ведра из рук мальчишек и баб и бросался прямо в огонь. — Поспешай, поспешай!

— Степаныч! — завопила его невестка Маруся. — Забор! Забор!

И старик, выкатившись из клубов дыма и пара, кинулся к вспыхнувшему забору, с разбегу ударил плечом в столб и вместе с забором повалился на землю. Мы кинулись за Степанычем и вмиг растащили забор, сразу стало просторней.

— Валите и этот, — прохрипел Степаныч, указывая на забор с другой стороны.

Без заборов дом Алексеевых сразу стал сиротливым, маленьким, и мне показалось, что теперь его и спасать-то незачем. Но старик Глухов призвал всех бросить горевшие дома и отстаивать именно этот.

— Те пропащие. Надо алексеевский. Улицу спасем. Улицу!

Горевшие рядом два дома только набирали силу и все больше и больше сыпали вокруг себя искры и головешки. Люди отступились от них и перешли к угловому. Воду лили на стену, обращенную к огню. Тлевшие доски оглушительно трещали. Деревянная крыша парила и вот-вот была готова вспыхнуть.

Кто-то из взрослых подсадил меня на крышу и сунул в руки ведро. Его пришлось вылить прямо перед собой. Доски так накалились, что за них нельзя было ухватиться. Так, выливая ведро за ведром, я добрался до конька крыши и оседлал его. Откуда здесь такой ветрогон? Меня прямо сдувало с крыши. За мной лезли Костя и Витька. Они отворачивали лица от колючих, обжигающих порывов ветра. Теперь Костя подавал мне ведра, и я лил воду прямо на себя. Только так можно было двигаться к краю крыши, которую уже лизал огонь.

Как мы спасали этот дом! Наверное, тогда-то я и понял значение слов «как на пожаре». Люди, забыв обо всем, не щадя себя, метались с ведрами, растаскивали голыми руками горевшие доски. Многие падали, поднимались и бежали в свои дворы — к бочкам с водой.

Когда с протяжным хрястом обвалилась крыша соседнего дома и всех, кто облепил алексеевский дом, обдало жаром, а потом засыпало горящим углем и искрами, никто не убежал. Только отскочили и тут же опять кинулись к дому. Прикрыв голову руками, я упал на горячие доски крыши. Но уже через минуту меня толкнул ногой Костя и подал ведро с водой. Я глянул вниз. Разорвавшаяся было живая цепочка опять действовала. Люди метались как заведенные.

Дом отстояли, огонь не пустили на нашу улицу. Я это понял, когда нам на крышу вдруг перестали подавать ведра. Воду лили на дом с земли. Нас начали снимать с крыши. Витька прямо кубарем покатился, и его подхватили у самой земли. Костя, перевернувшись на живот, сползал медленно, вытянув вперед руки, как слепой. Когда же настала моя очередь, я не мог сдвинуться. Руки жгло огнем, мокрая крыша словно куда-то уплывала. Чтобы не скатиться вниз, как Витька, я распластался на мокрых досках и лежал, пока не подали мне лестницу.

Спустился и оглядел свой новый костюм: на мне висели перепачканные в саже мокрые лохмотья. Мать глянула и отвернулась. Я думал, она заплакала, и виновато отошел в сторону. Но она разговаривала с женщиной; они выясняли, сколько было налетов, пока мы тушили дом.

— Разве прилетали? — удивился я.

— Возьми его за рубль двадцать! — задорно хмыкнула толстая Настя. — Ты что?

Я вытянул из кармашка часы и, не веря стрелкам, поднес их к уху. Они в полном порядке. Прошло почти четыре часа.

— Три налета было…

— Я же говорю, три, — подхватила Настя. — Три. Видишь, не каждая бомба в тебя метит. Можно и не прятаться.

Они отошли в сторону. Я слышал, как мать говорила женщинам:

— Все ведра надо оставить с водой здесь. Пусть и ночью стоят.

Уже давно унялся огонь, а люди не расходились к своим блиндажам, будто грелись возле угольных куч. И говорили, говорили…

Этот пожар многому научил жителей нашего поселка. Оказывается, если самолеты летят днем, то не обязательно сломя голову бежать в блиндаж. Лучше выйти на улицу и определить, что немцы собираются бомбить. И сделать это нетрудно. А когда увидишь, что самолеты заходят на твой поселок, то у тебя еще хватит времени добежать до блиндажа. Только надо стоять на открытом месте, чтобы видеть все самолеты сразу.

Но тот пожар был последним, который тушили в нашем поселке. После этого пожара люди поняли: можно потушить один-два дома, но нельзя отстоять поселок, если его зажгли со всех сторон; нельзя потушить город, если его ежечасно засыпают зажигательными и фугасными бомбами.

А тот день показался мне бесконечным. Нас бомбили еще несколько раз, и мы после каждой бомбежки выскакивали из блиндажей и бегали по улицам и дворам тушить зажигалки. Сами эти небольшие бомбы, которые брызжут горящим фосфором, не страшны: их можно схватить за стабилизатор, сунуть в кучу песка. Страшно было то, что от них вспыхивали пожары на всех улицах сразу.