На петлицах красноармейца по два темно-красных треугольника. В шею врезался белый целлулоидный подворотничок. Что же он не расстегнул ворот? Ведь задохнется.

Лицо у сержанта темно-коричневое и какое-то неестественно полное, даже лоснится.

— А вон еще, — говорит Костя. — Гляди, вон…

Я отрываю глаза от сержанта и вижу, что за повозкой у раскиданных ящиков тоже лежит красноармеец, а дальше, под крышей другой землянки, — еще два человека.

«Они убитые…» — догадываюсь позднее всех.

Молча обходим землянки и вдруг, будто сговорившись, отворачиваем в сторону и бежим к знакомым кустам боярышника.

Здесь мы дома, но рвать ягоду расхотелось.

— А я думал, они спят…

— А я сразу увидел. Смотрю, все валяется: шинель, вещмешок. А карабин новенький…

Сенька с Витькой шепчутся, а у меня что-то случилось с горлом. Перед глазами кипенно-белый подворотничок сержанта, врезавшийся в шею. Он и мне сдавил горло.

В кустах боярышника — окопы, маленькие, одиночные, меньше метра глубиной. Обходим их.

— Только вырыли, — кивнул головой Сенька на рыжий суглинок.

Прошли к большому, развесистому кусту. Здесь всегда рвали особенно крупную ягоду. Куст почему-то похудел, стал прозрачным. Вон оно что: под ним подкова глубокой траншеи. Конец подковы уходит к оврагу. Траншея отличная. Костя спрыгнул на дно ее и скрылся с головой.

— Смотри, — донесся его голос, и над траншеей, в стороне, вынырнула винтовка. — Видал?

Мы подбежали. Винтовка не наша. Приклад у нее немного другой формы. Рукоятка затвора не торчит, как у нашей, а загнута, прицельная рамка и мушка тоже другие. Подхватываем с Сенькой эту диковинную винтовку и начинаем лихо щелкать затвором. Костя опять в траншее.

— Ух ты, немецкая! — рвет у меня из рук винтовку Сенька.

— Ищи патроны. Ищи! — кричу Косте.

— Нет патронов! — Костя вылез из траншеи у кромки оврага. В руках у него такая же винтовка.

— Давай поищем, — ноет Сенька.

Я понимаю его желание — пострелять из немецкой винтовки — и прыгаю в траншею. Но патронов нет.

Покружили вокруг кустов и идем к поселку. Убитых красноармейцев обходим стороной. Притихли. Замечаю тревожные взгляды ребят. Они смотрят, где лежат солдаты. Что же здесь случилось? Как они погибли? Наконец Сенька спрашивает:

— Неужели немцы были здесь?

— Ты что? — возражает Костя. — Не видишь, окопы наши!

— А винтовки?

— Принесли бойцы. Патронов нет, они и бросили их.

Костя все знает. А вот знает ли он, что эти винтовки домой не принесешь? Ишь закинул за спину и вышагивает. Сенька семенит рядом. Он держит свою винтовку в руках и без конца щелкает затвором. Доиграется, будет то, что Кольке Маслову с бутылкой!

Все же догадались: винтовки спрятали в развалинах четырехэтажного дома, что близ завода.

— Теперь мы с оружием, — заговорщически сверкнул глазами Сенька. — А патроны раздобудем…

Но Костя так сердито посмотрел на него, что тот тут же умолк.

— Может, из этих винтовок тех красноармейцев…

До самых блиндажей мы больше не говорили.

С нами случилось то, чего больше всего боялись. Как это произошло, объяснить не могу. Когда бомбы стали рваться совсем близко от нашего блиндажа, через меня начали прыгать люди: уже так было однажды. Я знал, надо сидеть, но не выдержал. В проеме двери увидел цветной мамин сарафан, потом Сережкину темную курточку и тут же сиганул в грохочущий овраг.

Куда и как бежал, не помню, все затмило событие, которое разразилось через несколько минут. Свист бомб повалил меня, и я, как крот, стал закапываться в землю. Где-то рядом упал Сергей, впереди полыхнул красный сарафан, потом земля вдруг накренилась и, расколовшись, опрокинулась на меня. Нос, рот и уши забило удушливым смрадом…

Когда открыл глаза, то увидел, что надо мной стоит Степаныч. Он стучит о землю лопатой и, как в немом кино, открывает и закрывает рот. Рядом, припав на корточки, беззвучно хнычет Сергей. Он тянет Степаныча за руку в сторону, и до меня вдруг сквозь ватную тишину начинают прорываться его всхлипы.

— М-м-а-ма, м-м-а-а-ама гд-е-е?..

Теперь я уже слышу и слова Степаныча:

— Куда бежали? Куда?

Поднимаюсь. С меня осыпается песок. Волосы на голове забиты грязью. Это я обнаруживаю, когда дотрагиваюсь до них рукой. Головы, шеи и плеч не чувствую, будто с них содрали кожу. Поворачиваюсь, как волк, всем туловищем.

Передо мной целый вал свежего, почти речного мокрого песка. Когда падал, его здесь не было. Помню, повалился в ломкую траву, и ее корни мешали мне зарыться в землю…