Солнце лило свет на сталь винтовок, а облака по форме напоминали профиль дуче. Клекот орлов соперничал с единым шагом русских штурмовиков. Шум бежал от вострого стального взгляда, в котором спрятан ножевой блеск. Уродливые пупырчатые жабы лопаются под нашими чёрными подошвами. Это была война, и это было прекрасно. Мы бы сокрушили самого дьявола, если бы он рискнул показаться перед ползущим удавом революции. Я чувствовал себя шершавым кирпичом в стене. Патроном, ждущим очереди в обойме. Я, обнимая за плечи товарищей, был счастлив.

Мы пьяные шли по улице и пели, а картинки в моём сознании сменяли друг друга. Я пнул железнобокую урну, воображая полицая в космических доспехах, Шут яростно зиговал, стараясь стереть свои плечевые суставы, и Слава пел грустным баритоном тягучую, как мёд, русскую балладу.

Это прекрасно быть единым, не чувствуя политических различий. Едиными нас делал алкоголь. Какая к чёрту разница, кто во что верит, кто кому покланяется, если я чувствовал себя в рядах камрадов настоящей единицей, сильным множителем, а не круглым и гладким арифметическим ноликом. Во мне наконец-то проснулось подобие человека, доказавшее, что оно способно совершить поступок! Алкоголь, к которому я пристрастился, начисто стерилизовал внутренности от страха и я совершал поступки, на которые никогда бы не решился в трезвом виде.

– Айда цыган щемить!

Вы не ослышались, это предложил я! И... алкоголь. Не смотря на то, что остальные всё чаще предпочитали бухлу трезвенническую позицию, акции не утихали.

Родительский день наполнил кладбище будущими мертвецами. Слава объяснил мне, что каждую весну они ходят акционировать на кладбища, потому что туда приезжают сотни цыган. Нужно было только не перепутать нищебродов, которые тырили конфеты с могил с наркоторговцами, которые расхаживали по аллеям и, показывая пистолетные кобуры, пучили толстые морды. Мы начали рейд с северных закоулков кладбища. Лом первым увидал маленькую черноволосую вошку, которая, встав ногами на надгробную плиту, уплетало украденные конфеты. Великан возопил:

– Ах ты, подлец, могилы русские грабишь!?

Лом отвесил мощнейший пинок убегающему цыганенку так, что тот взмыл в воздух, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре. Возможно, он стал бы первым цыганским космонавтом, но свободолюбивым замыслам гордого покорителя околоземного пространства помещала ржавая железная ограда. Пацан, взлетев в воздух, насадился задницей на металлический штырь, отчего заорал так громко, что с верши сосен брызнули рассерженные вороны.

– А ты значит как Влад Цепеш, - ржет Шут, - садишь на кол цыган.

– Цепеш это хорошо. Он не жид.

Потом мы двинулись к центру кладбища. Сегодня мёртвые пришли к живым, хотя... я с трудом мог различить в тысячах одинаковых старушечьих лиц хотя бы одну искру настоящей жизни, а не следствие, вытекающее из закона подобия. Когда мы увидели, как какая-то бабушка умиленно кормит с рук десяток грязных существ в растянутых свитерах, Шут возмутился:

– Эй, бабка! То есть... уважаемая? А вы не боитесь, что они потом, когда вырастут, вашу внучку изнасилуют?

Бабка находится уже в таком возрасте, когда может понять только Бога и программу "Малахов+". Она отвечает:

– Да что ты! Все мы люди, а они вишь какие голодненькие, как не покормить. Мы же православные люди.

Шут с сожалением оглядывается, но сегодня с нами нет Ильи. Он поссорился с нами из-за того, что Гоша предложил ему поцеловать крайнюю плоть Иисуса Христа, так как это была христианская реликвия. Детишки, заметив, что бабка отвлеклась, схватили ее сумку и скрылись в проходах между могил. Бабка возопила:

– Басурмане! У меня же там деньги и паспорт!

Алиса презрительно засмеялась:

– Вот вам и наука. Запомните, что единственное, чем нужно кормить цыганских детишек - это пирожками с лезвиями бритвы. Поделом вам, бабушка.

Тут влажный высыхающий воздух пронзила сработавшая сигнализация. Мы переглянулись и не нашли в наших рядах Лома, поэтому бросились на звук, зная, что гигант может отчебучить всё, что угодно. Когда мы свернули на центральную аллею, запруженную народом, как водохранилище, то увидели прелестную картину. Лом, брезгливо схватив какого-то гламурного цыганского мажора за шею, с силой колотил того о капот воющего мерседеса. Там образовалась вмятина, с которой, при желании, можно было снимать слепок лица владельца. Лом грохотал:

– Обезьяна, тебя не учили парковаться?

С выветривающимся пьяным хохотом мы оттаскиваем его из толпы застывших мертвецов. Когда мы убегаем от толпы зомби, в нашу сторону летят проклятья, и старики, шаркая ногами, участливо подходят к залитому кровью наркоторговцу.

Слава, Шут и я собрались на краю издыхающей детской площадки. Мы всегда там собирались и обсуждали дела. Делать было нечего, и мои друзья предавались неспешному идеологическому разговору, который, как всегда, касался национального социализма. Когда между ними зашла речь об Адольфе, о котором говорили не иначе как в восхваляющем тоне, я решил вмешаться: