Шрифт:
Самому Николаю Вовка тоже не нравился, родившись каким-то непонятным гибридом.
Однако малыш проявил к семи годам приличные задатки ума, отчего Николай привык к внешности сына, весьма далёкой от красоты матери.
Жизнь пошла по руслу постоянной борьбы с неизвестным противником, кровожадность которого то ослаблялась при смене руководства страны, то усиливалась. Николаю было удивительно, что в принципе он, маленький человек, постоянно ощущал изменения курса политики.
Детские годы Вовки пришлись на приближающийся крах социалистической системы Советской Империи. Желание уравнять в бедности все слои населения достигло апогея.
Николай довёл свой рабочий день до середины ночи, усиленно эксплуатировал Вовку, который постепенно осваивал секреты художественного мастерства и даже успевал как-то получить в школе неплохие отметки.
Нельзя сказать, что парнишка повторял вариант детства Никколо Паганини, которому дозволялось поесть только после освоения скрипичных фуг. Но что-то близкое к этому было. Результатом титанического труда была покупка старенького "Запорожца", который как разнообразил жизнь двух мужчин, так и усложнил дальнейшее существование.
Николай надолго попал в опалу. Худсовет, управляемый бывшим его преподавателем живописи и рисунка, ставшим Народным Художником РСФСР, усилил придирки к качеству работы. Руководству Художественного Фонда не нравилось, что Вовка принимал участие в сложной работе, которая была под силу только художникам с дипломом. Да и зарплата имела ограничение. Николай не мог подарить Вовке даже удовлетворительное детство, не говоря о счастливом.
Для Николая мечта стать художником, вступить в Члены Союза рассыпалась, как карточный домик. Лебезить и угощать тех, от кого зависело улучшение своего положения Николай не хотел. Было противно смотреть, как творческий народ спивался, стремясь вознестись к облакам славы.
Результат получался нулевым. Многие умирали, не допев лебединой песни кистью и не создав шедевров.
Николаю, чтобы его не слишком терзали, приходилось посещать ИЗОстудию, в которой художники рисовали непременно обнажённых натурщиц. Практически все эти выскочки так ни одной фигуры толком и не изобразили. Вся эта игра во французский Монпарнас велась исключительно для того, чтобы Николай складировал дома эти обнажённые тела в большую папку.
Одна натурщица, гордо обнажавшаяся некоторое время, категорически отказалась позировать, увидев, что изображает Николай на своём ватманском листе. Потом она ему призналась, что считала себя красавицей, но увидев рисунки, стала стыдиться раздеваться.
Однако пора было применять "Запорожец" более продуктивно. Государство в борьбе с бедностью населения неожиданно распределило народу сотки земли. Николаю достались четыре.
Началась езда в садоогород. Это был кусок леса с липами, берёзами, ёлками. Корчевал народ всё это, кто как умел. Сам Николай из этой древесины с сыном построил теремок два метра на два.
Хотелось жить богаче. Но получилось так, будто к одной тюрьме - алиментам - добавилась другая - садоогород!
глава 50
Война войной, а тыл жил, как открытой, так и тайной жизнью. Кому не хватало денег, воровали. Кому не хватало еды, попрошайничали. В Москве за воровство садили по законам военного времени на бесконечные сроки, отправляя "отдыхать" за противоправные действия в Магадан, Колыму или при "мягком" наказании в тайгу на лесоповал.
Конец войны уже ощущался, победные информации накаляли чёрные тарелки радио. Голос Левитана всё чаще радовал толпы слушавших громкоговорители на площадях, и голод переносить становилось легче.
Силы, тем не менее, у тружеников тыла были на исходе. Хотелось есть и есть. Выражение глаз прохожих на улицах было по-прежнему ничего не выражающим. В сумерках и темноте прогуливаться становилось опасно. И всё же жестокость нарушающих закон была умеренной. Да и жадностью мелкие хулиганы не страдали. Но именно эта, казалось бы, небольшая потеря одной буханки или другого продукта могла привести к смерти истощённого человека.
Сказать, что человеческая жизнь чего-то стоила, было трудно. Возвращающиеся с фронта раненые и калеки умирали чаще, чем выздоравливали или достойно жили. Из плена освобождённые домой не попадали, проезжая в захолустные районы России или Казахстана, обживая тайгу, голую степь или горные хребты в концлагерях Советского покроя. Всё это объяснялось в газетах, как борьба со шпионами всех мастей, давая НКВД прекрасную возможность проявлять бдительность.
Пленные немцы, итальянцы, румыны жили даже лучше. Они строили дома, школы, больницы добротно, находясь в городах. Среди них, конечно, тоже была смертность, но это чаще были простудные заболевания, полученные из-за летнего обмундирования всей гитлеровской армии. Зимы в России не для каждого европейца, да и на фронтах в летнем обмундировании многие из них понахватали обморожения, воспаление лёгких и туберкулёз.
Жили немцы в здании цирка в Ижевске, пока было не до представлений. Потом им находили озаборенные территории. Кормили их сносно, охрана была не строгая, благо бежать кому-то из них было просто некуда. Слишком далека была родная страна, да и незнание русского языка было преградой, и ненависти жителей опасались немцы не зря.