И только мальчишки рассматривали это скопище незлобиво, особенно радуясь, когда какой-нибудь сердобольный пожилой пленный, угадывая голодный блеск глаз сорванцов, приближался слишком близко к забору и бросал буханку хлеба через верх.

 Мальчишки, ждавшие этой благословенной минуты, ловили хлеб, рвали на куски и, давясь как зверьки, мгновенно уничтожали добычу. Охрана делала вид, что ничего не происходит.

 В детстве Николай наблюдал, как серая масса суровых немецких солдат, не умевших улыбаться, маршировала к месту работы, пугая его какой-то отрешённостью лиц, в котороых даже глаза ничего не выражали. Просто пленные немцы находились в непрерывном шоке от того, что видели. А видели они откровенную нищету города, за который непонятно для них зачем русские так отчаянно дрались и почему так хорошо к ним относятся.

 Победа в Ижевске была отмечена, конечно, не так ярко, как в Москве или западных городах СССР. Но духовой оркестр в саду имени М.Горького играл чуть ли не круглосуточно.

 Народ танцевал, пил и пел песни. Сотрудники НКВД и милиция на какое-то время расслабились, но не надолго. Заводы, не сбавляя темпа, выдавали продукцию для боевых действий, потому что ещё оставалась враждебной Япония. Победа над Германией увеличила мужское население в Ижевске не намного.

 Было много похоронок, много инвалидов, и из плена бойцы проскакивали в вагонах через вокзалы вдали от Ижевского под конвоем на восток.

...............................................................

 Фёдора из плена освободили американцы. После передачи выживших узников советским войскам всё полуживое воинство получило статус предателей Родины, и поезд прямиком повёз их на север, который был ослабевшим организмам совсем не в радость. Уже в пути к свободе часть повторно заключённых полегла в безымянных могилах. Где-то в Архангельских лесах концлагерь принял Фёдора. Вспомнить свою подлинную фамилию ему удалось только с ошибкой в одну букву, отчество засело в голове - Игнатьевич.

 Так что какая-либо связь с Прасковьей не была налажена. О сыне Пете он мог бы вспомнить, а о втором сыне даже не мог и подозревать. Сапожное дело сыграло для него и здесь спасительную роль. Хотя и носили здесь только сапоги и валенки, не до туфель в бездорожье, но изнашивалась немудрёная обувь изрядно, а валенки и того быстрее.

 Фёдор вёз сапожный инструмент, который сметливые золотопогонники помогли довезти в целости. Сапожники на дороге не валялись. Стоит ли напоминать, что в этом жизненном пространстве были и враги, и завистники. Стукачами были переполнены бараки. НКВД даже здесь искал неблагонадёжных или просто шпионов среди бывших военнопленных.

 Фёдор по разведданным в Генштабе числился сержантом, звание не то, чтобы высокое, поэтому придирок особых не ощущал. Охранники часто выше этого звания не поднимались, поэтому на бывшего сержанта смотрели миролюбиво. Была лишь одна неувязка в биографии Любина Фёдора Игнатьевича. До войны житель города Ижевска сапожным делом не занимался, и до такого уровня мастерства ни один заключённый в немецких лагерях, да ещё при этом выживший, подняться едва ли мог.

 Правда, высокие чины до времени предполагали, что в плену немцы и не этому могли обучить, так что пока не придирались к такой мелочи.

 Память Фёдора о прошлой своей жизни так и не проснулась, что подтвердили лагерные врачи методом устрашения и физического воздействия. В плену лица узников изменились настолько, что узнать их по довоенным фотографиям было невозможно. Отправляя в Гулаги бывших военнопленных, начальство навряд ли рассчитывало вернуть их обратно к нормальной жизни.

 Можно было сколько угодно фантазировать, придумывать версии и штопать повествование белыми нитками, но факт встречи Фёдора и Нади мог бы остаться за кадром, если бы незначительный герой романа не был сапожником. Нищая после изнурительной войны Россия, кормившая пятнадцать Республик СССР дровами, цветными металлами, льном, пушниной, рыбой, бумагой и чем-то ещё, нуждалась в сапожниках, портных, как никогда.

 Нельзя сказать, что НКВД проявлял много фантазии в разбивке концлагерей. Расстояние между мужским и женским лагерями скорее всего оказалось минимальным по причине строительства обоих руками одного мужского отряда "зэков" К тому же и охране без развлечений было никак нельзя.

 Фёдору приходилось работать ничуть не меньше, чем в немецком плену. Разница, конечно, была разительной.

 Все говорили по-русски, все были часто ни за что наказаны, кроме уголовников, конечно.

 И, главное, все были на Родине, пусть вдали от дома и родных, отчего все жили надеждой.

 Надежда, что скоро всё выяснится, заставляла несчастных трудиться на износ, что и являлось невероятным падежом мужиков, парней и стариков. Старикам не оставлялось никакой надежды. По этой причине население Гулагов становилось всё моложе.

 В охране лагерей бытовало убеждение, что охранять приходится отщепенцев советского общества, отношение было соответственное. Но сапожник был неприкосновенной кастой. От дружбы с Фёдором зависело не только здоровье обуви, но и ног, которые регулярно в этой обуви грелись в мороз и слякоть.