Шрифт:
Придя в себя через мгновение, он долго ждал, оттирая обмороженный нос варежкой, потом голой рукой. Время тянулось медленно. Кругом была тишина. И всё-равно было страшно уходить из деревни в лес. Ещё страшнее было зайти в избу, чтобы убедиться, что с Михалычем.
глава 37
-А сколько стоит ведро абрикосов?
– спросил Николай.
-Да что вы! Ешьте так! Какие там деньги! Только не сломайте побеги.
С этими словами хозяин сада зашёл в дом, а старушка осталась стоять на крыльце. Николай и Каргашин набрали килограмма по два, простились со старушкой, которая всё продолжала стоять на крыльце, ласково щурясь.
Николай ел абрикосы, утоляя обеденный голод, и ему казалось, что попали они с другом на землю обетованную. Повариха на теплоходе тоже готовила из дешёвых продуктов отменные супы и славно поджаренные котлеты с гарниром.
Но сладкая жизнь вперемежку с купанием в парном водоёме, с загоранием до опасной черноты под палящим солнцем закончилась самым банальным образом.
У капитана на теплоходе каталась дочь лет шести. Николай загорелся желанием написать её портрет, и капитан дал добро. Девочка сидела спокойно, и портрет получился неплохо. И тут началось буквально выклянчивание портрета всей командой. Конечно, самому капитану неудобно было в этом участвовать, но моряки взялись за дело азартно. Отказ отдать портрет был встречен настолько враждебно, что ночью два друга собрали вещи и сбежали на рядом стоявший теплоход, который рано утром отправлялся в рейс.
Поплыли вверх по Волге. За восемьдесят километров от Волгограда теплоход застрял в Волго-Донском канале. Николай смотрел на высокие, опасно отвесные стены шлюза и прикидывал, утонет теплоход при обрушении стены или нет. Почему-то не хотелось находиться в каюте. Казалось, что тогда уж ни о каком спасении мечтать не придётся. Этот страх каким-то образом передался и Каргашину.
Не долго думая, друзья собрали вещи и по пустырю потащились к шоссе. Загруженный под завязку, Николай скоро измучился. Поле всё было изрыто ямами и рытвинами. Картонки, нагруженные краской, стали не только толще, но и скользили, пытаясь всё время рассыпаться. Этюдник ремнём натирал плечо, постоянно сползая на локтевой сустав, а чемодан завершал муки. Несколько раз Николай останавливался, укрепляя кладь, невольно оглядываясь на опасно строгую статую отца народов - товарища И.В.Сталина, издевательски зовущего назад, в уютную каюту теплохода.
Огромная статуя бывшего вождя ни в какое сравнение не шла с пятиметровой статуей, когда-то украшавшей в Ижевске улицу Максима Горького.
Каргашин шёл налегке, весело поводя головой вправо-влево, посматривал изредка на Николая, озаряя его своей невинной улыбкой, не догадываясь помочь.
Николай решительно сбросил этюдник на землю, положил ворох этюдов рядом и стал выбрасывать рубашки, майки, трусы вокруг себя.
Каргашин стоял поодаль, задрав курносый нос в небо, лёгкий, бодрый, подрыгивал ногой, как танцор, и через нос смотрел на действия товарища, сделав из толстых губ подобие вулкана, из которого вылетало короткое: - Ух, ты-ы!
Смешно говорить, что от этого облегчения тяжесть этюдника не уменьшилась, но часть брыкливых этюдов перекочевала в чемодан и идти стало намного легче.
Однако оказалось, что всё это Николай произвёл почти у шоссе, на котором остановился автобус. Оба друга залезли в автобус, сели на заднее сиденье, не подозревая, что в карманах у них лежал удивительный документ, равный цене проездного билета! Они же всю дорогу тряслись, что с них потребуют деньги.
Волгоград встретил их ещё радушнее, чем автобус. Им была предоставлена комната в портовой гостинице совершенно бесплатно. На другой день они отправились знакомиться с городом, растянувшимся на семьдесят пять километров по берегу Волги.
Конечно, "дом Павлова", основательно разрушенный в годы войны, поразил воображение Николая. Это был единственный объект, напоминающий о жестоких боях.
На пляже, куда два друга помчались в первую очередь, Николай сразу же расставил этюдник и стал писать этюд с множеством бесхозных тел и палаток. Сажание плавок, бюстгалтеров на пляж, впихивание в них ноги и тела прервал порыв ветра, сорвавший картон прямо краской в песок.
Огорчение было неописуемым!
Качество работы было испорчено. С горя Николай купил бутылку Волгоградского кваса.
Квас был таким вкусным!
На другой день друзья знакомились с новой командой.
Николай опять писал ползущий медленно берег и воду, в которой бликами отражались облака.
К нему подошла маловыразительная женщина и попросила написать её портрет. Николай согласился. Писать даже такой портрет было приятнее, чем плывущие берега. Портрет получился вполне приличным. Женщина, которая оказалась поваром, молча ушла.
Но тотчас подошли три моряка и стали упрашивать подарить портрет женщине.
-Она даст тебе три рубля!
– соблазнял один из них.
-Она тебя закормит!
– убеждал другой.
Третий крутил пальцем у виска, когда Николай наотрез отказал. Парни молча удалились. Но путешествие стало сразу испорченным. Пришлось в городе Ульяновске высадиться и напроситься на теплоход, плывущий в город Горький. Каргашин ни разу не возмутился в адрес скупого рыцаря искусства. Видно, он высоко оценивал творческие успехи Николая.
Ленясь что-нибудь творить, Каргашин как бы выступал в качестве продюсера, бегая от теплохода к теплоходу, договариваясь и обеспечивая Николая комфортным перемещением из одной каюты в другую.