-Вижу, последние. Значит, будет жить. Только пусть съездит на родину, - сказала цыганка и вышла из комнаты.

 Фёдор почти сразу открыл глаза, беспокойно дёрнувшись всем телом, поднялся с кровати, спросил:

 -С кем это, Надя, я сейчас разговаривал?

 Надя смотрела на мужа широко открытыми глазами, слёзы радости потекли по щекам, стали капать ей на грудь. Она осторожно обняла мужа, будто боялась, что он не выдержит её прикосновений, упадёт и рассыплется!

 Выздоровев таким необъяснимым образом, Фёдор принялся за работу с удвоенным усердием. Как только накопилась сумма, достаточная для оплаты проезда в плацкартном вагоне в оба конца, недолго собирался он в дорогу.

 Плачущую Надю успокаивал обещанием тотчас вернуться, только посмотрит, как там, в России живут родственники. Он даже дал слово, что только в Сарапул заедет и - назад! Он и сам уже верил, что ни о каком Ижевске и речи быть не могло.

 В летний жаркий день они втроём пришли на вокзал. Петя жался к матери и смотрел на старенького отца, будто провожал его в последний раз и больше никогда не увидит.

 Надя вздыхала и никак не могла совладать с намокшими глазами. Ей было страшно вот так остаться одной на вокзале с сыном и смотреть, как уходит поезд, и тихая, спокойная жизнь закончится, как только поезд скроется за этой бесконечной степью.

 Наконец это произошло. Фёдор вошёл в вагон, через несколько секунд лицо его появилось там, за стеклом. Он вымученно улыбался, повидимому и сам испугавшись своей смелости вот так, без конвоя, самостоятельно начать путешествовать. Надя стояла долго и смотрела, как уменьшается последний вагон, а Петя дёргал её за руку и звал домой.

 Обратно Надя шла в каком-то странном оцепенении. Было ощущение, что она второй раз переживала болезнь мужа, которая казалась ей неизлечимой. Хватит ли у Фёдора сил - вот что сидело в её мозгу занозой.

 А Фёдор Иванович расположился у окна, смотрел на степь, плывущую назад, иногда оглядывал проходивших мимо, слушал разговоры, в которых не было каких-нибудь значащих новостей.

 В большинстве своём народ стремился в Свердловск, богатый на дешёвые продукты, одежду и имевший рынок, на котором можно было продать фрукты из южных районов Казахстана и Узбекистана дороже, чем на родине.

 Свердловск Фёдор Иванович увидел утром. Народ уже успел разойтись по рабочим местам, только гуляли не спеша транзитные пассажиры, которых легко было вычислить по авоськам, баулам и чемоданам. Многие ехали с пересадкой, и Фёдор, прогуливаясь возле вокзала, узнавал некоторых попутчиков.

 Следующим утром, промаявшись без сна на жёсткой полке ради экономии денег, Фёдор вышел на перрон Сарапульского вокзала. Страх его перед поездкой как-то легко рассеялся, когда начали всплывать в памяти улицы старого города. Всё те же дома из постаревшего дерева мгновенно напомнили то время, когда бегал он вечером к Каме с удочкой, пытаясь обогатить обед ушицей или рыбным пирогом в зависимости от улова.

 Вот и улица Советская. В каком городе её нет! А параллельно ей идёт родная Красногвардейская. Некоторые дома исчезли, на их месте стоят каменные строения. Фёдор продвигается вперёд, всё дальше от Камы, напряжённо вглядываясь в окна, выискивая те знакомые очертания, которые могли бы ему напомнить детские и юношеские годы. Дом на два окна, довольно скромный по размерам его сразу насторожил, мозг обожгло приливом крови от часто забившегося сердца. Вот он, дом отца!

 Прочно сбитый сруб даже не покосился, сосновые доски наличников только потемнели от дождя, снега и ветра. Захотелось вбежать в ворота или забарабанить в стекло, чтобы поскорее увидеть отца или мать, если живы, сестёр, если не разъехались.

 Память вся восстановилась, жизнь в первые тридцать лет выплыла откуда-то из подкорковой кладовой мозга. Лицо сестры Нины, которое так напомнила девушка из города Акмолы, всё время стояло перед его глазами, когда он, сдерживая себя, негромко постучал в окно. В последнюю минуту он испугался своей смелости, сообразив, что сам стал неузнаваемо старым, с высохшим лицом, которое после лагерей уже не захотело обмолодиться за счёт жировых отложений по причине испорченного желудка, который не принимал слишком большого количества пищи. Ещё раз постучал он в калитку.

 Во дворе раздались неторопливые шаги, дверь приоткрылась, и незнакомая женщина уставилась на него.

 -Вам кого?
– был первым её вопрос, который донёсся до его слуха откуда-то издалека, будто между ними была не эта приоткрытая дверь, а река забвения.

 -А я здесь жил... до войны...,- он проглотил слюну, мешавшую говорить, - здесь Лубины жили. Вы не знали их?

 -Так мы с мужем купили этот дом лет пять назад у женщины, фамилия...да в домовой книге фамилия-то есть. Подождите, я сейчас принесу, - сказала хозяйка дома.

 -Кто там, Нюра?
– раздался мужской голос из глубины двора.

 -Да вот, старичок спрашивает о жильцах до нас.

 -А что ему надо?

 -Так жил в этом доме до войны, ищет родственников, кажется!

 -После тюрьмы, небось?

 Мужчина подошёл к двери, подозрительно окинул взглядом Фёдора. Неказистая фигура того, легко читавшаяся под одеждой, видно, успокоила его, он сразу расслабился, открыл широко дверь.

 -Чего там, заходи, отец! Не по-людски разговаривать-то через дверь.