Валя никогда не думала, что Нева такая длинная. Финский залив она видела почти каждый день, а Ладожское озеро, как ей казалось, должно было начинаться сразу за городом. На карте, которая висела у них дома на стене, все так и выглядело, и Нева была очень короткая. На самом деле река оказалась большой. Баржи давно миновали пределы города и шли мимо подступающих к воде деревянных домов. Все успели перезнакомиться между собой и даже как-то обжиться.

Баржи были самоходные, мотор располагался где-то под кормой, и его было почти не слышно, по крайней мере, на носу. Валя и Соня походили по судну и вернулись, потому что сидеть впереди и смотреть по сторонам на проплывающие мимо берега было интереснее, чем бродить среди сидящих и лежащих прямо на палубе людей.

Все три огромных посудины были забиты, что называется, под завязку. Они шли строго друг за другом, выдерживая интервал порядка полутора сотен метров. Везли почти одних женщин и детей. На Валиной барже, если не считать матросов и пожилого седоусого капитана, было всего двое мужчин, один из которых, наверное, был слепой, потому что в черных очках и с палочкой, а другой – священник, не старый, со светлой бородкой и такими же расчесанными на прямой пробор волосами, в длинной черной рясе и с серебристым крестом на цепочке. Девочки заметили его, когда гуляли по судну. Валя священников вблизи раньше никогда не видела, Соня, наверное, тоже, поэтому они, остановившись неподалеку и, как им казалось, незаметно, стали его рассматривать. Мужчина стоял у борта в одиночестве, спиной к девочкам и смотрел на реку и берег. Наверное, он все же почувствовал их внимание, потому что, повернувшись, улыбнулся им. Девочки же застыдились непонятно чего и убежали к себе, на нос…

Самолеты зашли со стороны солнца, которое уже начало клониться к западу, но стояло еще высоко и било в глаза, не давая рассмотреть приближавшиеся машины. Было уже понятно, что самолеты не наши, вражеские.

Вынырнув из слепящего солнечного круга, они пронеслись над головами, прошли вдоль реки далеко вперед, набрали высоту и пошли на разворот. Люди на всех трех судах вскочили на ноги и следили за маленькими, словно игрушечными, самолетами, движущимися по гигантской дуге, критическая точка которой находилась над их головами. Было неестественно тихо, все замерли, затаив дыхание, только пологая невская волна плескалась о низко сидящий борт тяжело нагруженной баржи. Самолетов было шесть. По два на баржу. Они, двигаясь почти беззвучно, завершили маневр и начали заходить для удара. Люди, до этого момента стоявшие словно завороженные, очнулись, задвигались, побежали бесцельно, хватая детей, сталкивались, падали, снова вскакивали, и снова бежали…

Над водой повис крик. Многоголосый, непрекращающийся. Его прорезали звуки пулеметных очередей, и крик страха превратился в смертный вопль ужаса и нестерпимой боли. Самолеты с черными изломанными знаками на крыльях с воем пронеслись на бреющей высоте, оставив на палубе лежащих ничком убитых и кричащих и бьющихся раненых женщин и детей. Александра схватила маленького Борьку и спрятала его лицо, уткнув себе в живот.

– Не смотрите туда, не смотрите, прошу вас, отвернитесь! – говорила она стоявшим рядом Вале и Соне, побелевшие губы не слушались ее.

Майя продолжала сидеть на скамье, судорожно прижимая к груди младенца и остановившимися глазами глядя на убитых и раненых.

Валентина, вопреки просьбе матери, повернулась в направлении взгляда Майи. Доски палубы были пробиты и расщеплены. На раскуроченном дереве лежало множество неподвижных тел, больших и маленьких. Некоторые из них были страшно изувечены, но еще ужаснее было видеть так же жутко искалеченных живых. Всего в нескольких шагах от Вали сидела миловидная девушка лет восемнадцати и умело накладывала сделанный из туго скрученной косынки жгут на культю оторванной чуть выше локтя руки маленького мальчишки. Ребенок лежал на спине, посреди груди у него зияла глубокая рана, кровь уже перестала идти, но девушка разговаривала с ним, продолжая прилаживать перевязку, а обе ноги у девушки были перебиты в коленях и вывернуты неестественно и страшно…

Вновь стал наваливаться приближающийся вой самолетов. Мимо, сильно припадая на левую ногу, с пистолетом в руке, пробежал пожилой седоусый моряк, без пилотки, с растрепавшимися седыми волосами.

– Уходите! Уходите с баржи! Прыгайте и плывите на берег, вон на тот, там наши, подберут! – прокричал он, обращаясь к Александре и Майе. Взглянув вперед, остановился, вскинул руку с пистолетом, заорал: – Ложись! Ложись, говорю! – и начал стрелять.

Пулеметные очереди прошили воздух и впились в настил, круша его и поднимая дыбом, пробивая навылет мечущихся в панике людей. Одна из очередей с грохотом прошла у самых ног остолбеневших девочек и смела со скамейки строгую старуху в черном и ее соседку, отбросив их на несколько метров, в мгновение превратив только что живых людей в кучки насквозь пропитанного кровью тряпья…

Рев самолетов перекрыл близкий взрыв, на барже, что была по носу, вспыхнуло яркое дымное пламя, страшно закричали люди. Баржа начала медленно крениться, с ее борта стали прыгать в воду. Соня прерывисто вздохнула и всхлипнула:

– Ой…

Личико ее сморщилось. Седоусый лежал навзничь, его бушлат спереди превратился в клочья, разорванная полосатая тельняшка, облепившая тело, была ярко-красного цвета, кисть правой руки отсутствовала.

– Уходи… на берег… топить будут… – прохрипел он, скребя сведенными от боли пальцами левой, уцелевшей, руки залитые собственной кровью доски.

Александра и Майя, словно разбуженные его словами, подталкивая перед собой детей, бросились к борту. Майя внезапно остановилась.

– Ты что?

Александра с Борькой на руках уже прикидывала, как ловчее спрыгнуть в воду, девочки стояли рядом с ней.

– Я не умею плавать, – сказала Майя.

Александра огляделась.

– Вон, возьми доску, – указала она на разбитую скамью, – будешь за нее держаться, здесь недалеко, доплывем…

Со стороны кормы опять появились самолеты.