В башне
вернуться

Рославлев Александр Степанович
Шрифт:

«Ослепший месяц странно гас…»

Ослепший месяц странно гас, Вокруг менялись очертанья, Куда-то тихо плыли зданья И кто-то в даль спешил от нас. Мы шли. Был страшен ранний час, Был страшен каждый миг сознанья, А месяц гас, и плыли зданья, И кто-то в даль спешил от нас.

Сон

Я трепетал, наш путь был горд и страшен, На встречу нам плыл облачный чертог, Багрянцем роз и золотом украшен. На грани медлил огнеликий бог, И кругозор туманился широко. Я посмотрел и оглянуть не мог. Мелькнули срывы белого потока, Верхи камней и скалы на весу, «Ко мне, ко мне», — шумел он издалека. На склоне лес и тайное в лесу. Он слал привет. Я вспомнил дев пещерных, Их вольный смех и дикую красу. Поля, селенья на уступах верных. Туда, туда. Но снова синева. Тревожней высь и шум от взмахов мерных. Теснило грудь, мутилась голова, За мыслью мысль противилась несвязно. И были мне орлиные слова: «Учись парить без страха и соблазна».

Дьяволы города

Дьяволы города, цепки их сети, Над бредящим городом черный покров, Хмурые улицы в мертвенном свете Колеблемых ветром стеклянных шаров. Дьяволы города, купли и мены, Кто не предатель, кто здесь не лжет? Справа и слева все стены и стены, Вывески, вывески, пасти ворот. Дьяволы города все запятнали. Бледный мечтатель в камнях тюрьмы. Чахлые дети в промозглом подвале, Женщина с сердцем страшнее чумы. Дьяволы города, все им не сыто, До боли изведана каждая ночь. А дни? Иль не знаете, солнце убито. Прочь из проклятого города, прочь!

Цветок

Дочь солнца и земли, Она была цветком, И от людей в дали Росла в лесу глухом. Сошлись мы в поздний час Меж уличных огней, И страсть взманила нас От шума и людей. Смеялся в хрустале Янтарный бес вина, Свет гас и в теплой мгле Мы были два звена. Я вкрадчиво шептал, Как шепчет ветерок, Я нежно целовал, Я знал, она цветок. Мелькнула сказкой ложь, Вновь улица, рассвет… Спросил я: «ты придешь?» Сказала: «да», как «нет».

Дочь города

Когда затихнет город гулкий, Она, дочь бездны городской, Сойдет в кривые переулки С плаката модной мастерской. На перекрестке, молча, станет И как судьба подстережет, Полночный взгляд ее заманит И черной молнией зажжет. На миг преступишь в знойном чуде Заклятье стен и смех колес, Целуя дерзостные груди И шелк дурманящих волос. Но глянет утро из тумана В заголубевшее окно, Поймешь, что сердце было пьяно И лживым сном обольщено. К степным просторам нет возврата. Не будет солнечных побед, Смотри, опять она с плаката, Смеясь, кричит тебе вослед.

Калека

Я видел мальчика без ног. Над жизнью злее нет насмешки. Рукой, толкая колесо, Катился мальчик на тележке. Была весна, был яркий день. Казалось, каждый — смел и волен. Пестрела жизнь и гулкий звон Широко падал с колоколен. Казалось, счастье близко всем, И, как невидимая птица, Трепещет в ласковых лучах, И от того так светлы лица. Лишь на мгновенье кто-нибудь Склонялся в сдержанной тревоге, И мягко падали грачи На искалеченные ноги. Самодовольные лжецы, Что все алмазы и червонцы? Полузавядшему цветку, Цветку, погибшему для солнца. И даже лучший дар — любовь, Святое счастье человека, Не примирит его с судьбой. Он не у жизни — он калека.

Часовщик

Кто вечность разделил и выдумал часы, Кто силою минут связал безумье снов, Кто жизнь связал и бросил на весы, Того кляну проклятьем всех веков. Кто б ни был ты, коварный часовщик, Не мог ты запретить безвременных путей, Для верящих — любовь как бесконечный миг, И, как всегда, беспечен смех детей. Я пьян собой, я смею превозмочь Возвратный час рассудка моего, В добре и зле, ровняя день и ночь, Я здесь и там для всех и для всего. Хотя твой взор был дьявольски жесток И за предел предельного проник, Но в злобном торжестве всему, назначив срок, Ошибся ты, коварный часовщик.

«Смехом каменным, мглою железной…»

Смехом каменным, мглою железной, Замыкаются ужасы дня. Каждый миг я ступаю над бездной И она отвергает меня. Опьяняюсь бесстыдством хотений, Сею зло и, хуля имена, Клевещу на великие тени, Но во мне в глубине тишина. Чтоб иссыпаться чашею звездной, В жажде мрака рассудок кляня, Каждый миг я ступаю над бездной И она отвергает меня.

В пещере

В моей пещере два дракона: Один покой мой стережет, Другой незыблемое лоно Никем не зримых, темных вод. Когда, скрывая отдаленье, Немая ночь сгущает мглу, Они вытягивают звенья И выползают на скалу. И я, властитель их суровый, За ними тихо выхожу, И каждый раз с тоскою новой Считаю звезды, и слежу. Века сменяются, как миги, И, безнадежность затая, Вникая в смысл небесной книги, Судьбу судеб читаю я. Когда же солнце шлет на склоны Намеки ясности дневной, Спешу назад я, и драконы Вползают медленно за мной.