Шрифт:
А Власьев и Чекин писали, что «он не знал азбуки».
Чтобы читать перечисленные комендантом Овцыным книги, нужно было знать по крайней мере два языка: современный русский и церковно-славянский.
Комендант Бередников писал, что он «читал газеты».
Иоанн читал книги и газеты: он многое знал, обо всем слышал. Над ним издевались двадцать лет только потому, что он — претендент на престол. Он мог взбунтоваться.
Он мог взбунтоваться и найти в той же Шлиссельбургской крепости людей, которые с радостью помогли бы ему расправиться с Екатериной.
Все мысли всех сословий — Шлиссельбургская крепость. Все мысли, все слухи. Наивность — Россия думает, что любой новый император ее спасет. В крепости — император. Ему — 24 года. Все знают — он разумен и религиозен. Чуть ли не каждый месяц — Сенат, суд: открылся еще один заговор в пользу Иоанна. Его имя — уже миф. Четырнадцать заговоров за два года, — неслыханно за всю историю России.
Екатерина храбрится (диктатор — прихорашивается); но она напугана. Смертельно.
Что-то нужно делать с Иоанном Антоновичем. Но — что?
Убить тайно невозможно. Будет — бунт!
Убить публично нельзя: ни собственная Россия, ни Европа не простят. Будет — бунт в России и ссора, разрыв со всеми королевскими домами Европы, то есть — смерть.
Но и жить — нельзя, когда в нескольких верстах от Зимнего дворца в камере-одиночке — император. Вся Россия — в беспокойстве, вся Европа сочувствует Иоанну.
Опасного претендента нужно устранить. Но как?
Сама по себе напрашивается другая версия убийства Иоанна Антоновича.
Императрица — хитра.
Она ищет исполнителей.
Ей не нужны исполнители — слепые, ей нужны романтики.
Впоследствии, в манифесте от 17 августа 1764 года, Екатерина писала:
«Мирович, проведя жизнь свою в распутстве, мотовстве и беспорядке…»
Какую — жизнь?
Мировичу двадцать четыре года.
Он родился в Тобольске. Семья Мировичей, потерявшая все имения, сосланная, совсем обнищала. Отец Мировича служил капитаном в армейском полку. Из последних сил, из последних средств мальчика отдали в «немецкую» школу.
В школе училось всего восемь человек, дети ссыльных дворян.
Директором и преподавателем по всем предметам был Сильвестрович, русский немец, лютеранин, человек блестящего образования. Он обучал юношей немецкому языку, музыке, математике и нескольким другим предметам.
Один из восьми учеников Сильвестровича, капитан Иван Андреев, соученик Мировича, так писал о последнем:
«Василий Мирович отличался перед товарищами способностями, шел быстрее всех их и выучился между прочим хорошо говорить по-немецки и играть на скрипке и на бандуре».
Мало того.
В рапорте Бередникова Н. И. Панину комендант писал:
«При аресте подпоручика Мировича найдены у него мною… живые писания».
«Живые писания» — Мирович рисовал.
Мало того.
Писатель Г. П. Данилевский, педантичный исследователь архивов, писал:
«Прилагаю список с предсмертного, доныне нигде не изданного стихотворения Мировича».
Он писал стихи. Не может быть, чтобы он написал только одно стихотворение, предсмертное. Судя по слогу этого стихотворения, автор был, несомненно, талантлив.
М. В. Ломоносов, угрюмый гений, — вся профессура шарахалась от него, ему одному позволяли являться в университет без парика, ненапудренным и ненапомаженным, и он вот именно — являлся, а не приходил читать лекции, облысевший, обрюзгший, с толстыми и мягкими губами, с тростью, выточенной собственноручно из голубого агата, в малиновом халате, расшитом золотыми цветами, круглый год — в восточных валенках, инкрустированных собственным стеклом, когда Ломоносов произносил (вот именно — произносил, а не говорил) речь в университете, он цитировал стихотворение Мировича (речь о «новейшей поэтической школе»).
Когда Бецкий, блестящий администратор и эрудит XVIII века, объявил конкурс на рисунок перил для небольших петербургских мостов, победителем конкурса был Мирович.
Мирович жил в Петербурге всего два года.
В доме партикулярной верфи в Литейной части он снимал карликовую мансарду над сенями. Он сам смеялся над своей беспросветной судьбой. Вот что он написал на обратной стороне билета — пригласительный билет на придворный маскарад 21 февраля 1764 года:
«Было и гулено, и пешком с маскарада придено по причине той, что гранодер с шинелью ушол, и я, не сыскав лошадей, в маскарадном платье домой пришол».