Вскоре в воздухе повеяло дымком. Послышались тихие голоса и глуховатый перебор дешевой гитары.

 Кто-то сдернул мешок, и я увидел поляну с дымящим костром. У огня сидели четверо в зеленых плащах, один из них перебирал струны глухой гитары. Скромный пикник участников ролевки.

 - Ты из новеньких? – спросил мелодичный голос. Один из эльфов отбросил капюшон и встряхнул тяжелыми светлыми волосами – на меня смотрела зеленоглазая девчонка в очках, вылитая студентка какого-нибудь гуманитарного «факультета невест».

 - Артур. Я ищу человека. Ее зовут… - начал я, но лучник перебил меня.

 - Все разговоры будут возможны лишь после твоей встречи с Галадриэль. А сейчас не теряй времени и подкрепись. Привал будет коротким.

 Девчонка прыснула от смеха и повернулась ко мне.

 - Ты на его пафосные словоформы особо внимания не обращай. А то подумаешь, что мы все здесь такие же, как он – «киса ку-ку!»

 Она покрутила пальцем над изящным ушком.

 - Гилдор всегда перед прибывшими выпендривается. Для некоторых регулярное перечтение «Сильмариллиона» чревато психическим расстройством…

 Один из их четверки потянулся за курящимся паром котелком. Снял крышку, выпустив пар, и наваристый запах грибного супа заставил меня сглотнуть слюну.

 Эльфы разлили варево по берестяным мискам. Мне вручили деревянную ложку и кусок пресной лепешки. Девчонка не спускала с меня глаз.

 - Губы у тебя пухлые. Наверно, целуешься хорошо…

 Она рассмеялась и тут же глухо и трудно закашлялась. Приложила ладони ко рту, и я увидел темную струйку между тонкими пальцами.

 - Ну, что смотришь? – насупилась она, - ешь давай!

 - А самое сильное чувство охватывает, когда из Игры возвращаешься. В цивилизацию, в серый реал, к цивилам. Они все – все эти нормальные якобы люди живут зря, не видят смысла, не понимают смысла жизни, не чувствуют настоящую жизнь. И ты понимаешь, что настоящая жизнь там, на ролевке. В Игре. Там шквал… эмоции, понимаешь? В тебе просыпается Дракон…

 - Кто?

 - Дракон, серый ты цивил…

 Быстро осоловевший от вина Гилдор резко откидывает со лба длинную прядь.

 - Помнишь, как у Ле Гуин: «та часть, что никому не служит и ничего не боится»… Если однажды в себе ты это почувствовал, значит среди цивилов тебе уже не место. Вот и живешь двойной жизнью. Или попадаешь сюда…

 Кельт

 Она всегда была немного странной: носила в универ длинные до нелепости бальные платья, явно сшитые из бабушкиных гардин. Закалывала белые кудряшки огромными заколками с разноцветными глыбами бижутерии. Размалевывала бледное зелеными разводами, похожими на инопланетные цветы. И имя инопланетянское – Аэлита.

 Ромка по кличке Кельт втюрился свирепо и безвозвратно с первой же пары первого занятия первого курса. Пытался провожать с лекций, благо оказалось, что они живут в одной студенческой общаге, таскал сумку с конспектами – она смотрела мимо, а если и улыбалась, то холодно.

 Аэлита жила в другом мире. Там рубились на текстолитовых мечах, носили длинные плащи, ездили на ролевки и с придыханием упоминали фамилию Толкиен. Тусовку эту Кельт презирал за высокомерность, сектантство и бегство от реалий жизни, но ничего с собой поделать не мог. Преодолеть тягу к толкинутой Аэлите оказалось труднее, чем справиться с земным тяготением.

 Многочисленные родственники, часто заезжавшие к Ромке в студенческую общагу передать продукты, о его сердечных делах прознали быстро.

 - И думать не смей, - сказал отец. – На нашей женишься.

 - Прикинь, Буба, это ваще труба – мать у меня русская, а отец – самый настоящий хач, - рассказывал под задушевную вечернюю сигаретку во дворе общаги Ромка другу.
– Ненавижу. Я от них в город из области и слинял. Мне ваще-то универ на хрен не нужен, просто появился шанс свалить от предков – я и свалил.

 - Ну и что, что хач, - возражал Буба и философствовал, - хач хачу рознь. Везде хорошие люди есть. И плохие.

 - Да ты не жил с ними никогда! Когда родственники отца из какого-нить аула к нам в гости приезжают – хоть вешайся, реально. Все пузатые, друг перед другом понты кидают, цепур золотых на себя понавешают – и ходят по хате распальцованные, хоть дверные косяки прорубай. Привыкли у себя в горах орать – и здесь орут, между собой по-своему говорят, а по-русски только матерятся. У меня что отец, что дядька – чуть что не так, сразу кулаком в табло. А когда бухают со своими, с понтом мне бабло швыряют (Кельт скривился и изобразил): Э, завяжи мнэ ботынки за сто баксов! Э, падкуры мнэ сыгарэту за пятсот рублэй! Э…тьфу блин…