При самом общем анализе критики закона обращают на себя внимание два факта. Первый заключается в наличии у многих из его противников противоречия между собственным отношением к геям и их высказываниях о самом законе. Причём отрицательное отношение к геям у них колеблется в достаточно широком диапазоне.

Одни из них, как Михаил Барщевский, просто отмежёвываются от принадлежности к геям: ” У меня абсолютно стандартная ориентация, ну, абсолютно стандартная, то есть даже скучно” Поэтому тема гомосексуализма меня лично никак не касается, не волнует и не интересует”. (14)

Другие, как Константин Покровский, не соглашается только со способом решения проблемы: “Возможно, большинству из нас удастся найти немало положительных сторон в одобренном законопроекте, но, тем не менее, почему наше государство до сих пор не может уяснить, что помимо запретов есть множество других способов решения сложившихся проблем, и даже в отношении гомосексуализма, когда мораль и правильное воспитание могут сделать в этом отношении намного больше, чем принятая у нас практика”. (15)

Третьи, как Юлия Латынина, даже сомневается в моральности гей движения: “Хорошо ли это или плохо, я не знаю. Это такой вопрос, на который я как консерватор с очень такими, личными пуританскими позициями не могу ответить”. (16)

Четвёртые, как Николай Сванидзе совсем чётко выказывает своё отрицательное отношение к гомосексуализму: “Я вовсе не сторонник, там, маршей гомосексуалистов - они мне крайне, в общем, не симпатичны. Потому что те же гомосексуалисты - к ним можно по-разному относиться, и с брезгливостью, и так далее. Повторяю, для людей натурального склада, весьма сложное к ним отношение как минимум”. (1)

Возможно, что подобных людей подвигает к критике закона укоренившееся в психике российских либералов и демократов яркое высказывание Вольтера: “Я не согласен с тем, что вы говорите, но буду до последней капли крови защищать ваше право высказать вашу собственную точку зрения”.

Но тут невольно вспоминается блестящий тест, использующийся в Соединённых Штатах для выявления скрытого расизма, при проведении которого испытуемому задаётся вопрос: “Вы не будете возражать, если ваш ребёнок свяжет жизнь с негром (афроамериканцем)?”. Неправильным считается ответ: “Конечно, нет”. Поскольку полностью свободный от расизма человек просто не может понять, в чём заключается вопрос.

Интересно, как это покажет дальнейший разбор доводов “за” и “против” закона, что отношение к нему у либералов противоречит их собственным принципиальным убеждениям и высказываниям.

Второй обращающий на себя факт заключается в воинствующей антинаучности и не требовательности к своим доводам многих противников закона при одновременной повышенной требовательности к доводам оппонентов.

Так Юрист Максим Черниговский вначале честно признаётся: “Я, конечно, не эксперт в вопросах сексологии”, а потому позволяет себе судить “с точки зрения формальной логики и здравого смысла”, но тут же огульно обвиняет своих противников в том, что “большинство людей, которые говорят или пишут подобное, не слишком задумываются над смыслом своих слов” и требует от автора законопроекта представления “в своей сопроводительной записке ссылки на результаты серьезных научных исследований, заключения экспертов по поставленной проблеме и т. п.”. (17) Кому-кому, но юристу-то непростительно не знать классическое юридическое положение - ignorantia non est argumentum (незнание - не довод).

Трудно признать за довод и заявление руководителя молодежных и образовательных программ общества “Мемориал ” Ирины Щербаковой “Я видела в Германии гей-парады, но что-то не видела детей, которые принялись бы насилие применять или стали бы все геями”. (8)

Но уж совсем непростительно для такого блестящего полемиста, как главный редактор журнала “The New Times” Евгения Альбац, в ответ на цитату из выступления президента Института исследования семьи Пола Кэмерона: “У России есть редчайшая возможность для того, чтобы избежать печальной участи западных стран, признавших гомосексуализм некоторой моральной нормой, и сделать осознанный выбор в пользу своих традиций и нравственных ценностей”, гордо заявлять “Я не знаю такого человека, его не знает никто…. этот не ваш не пойми какой Кэмерон… вытащили кого-то из погребов”. (2)

И как часто бывает в России, отсутствие аргументов заменяется прямым оскорблением противной стороны. Ибо никак иначе не объяснить обвинения сторонников принятого закона в том, что он вводит фашизм (2), да ещё и “такой ползучий фашизм”, почему-то сочетающийся с “совершенно средневековым мракобесием”. (2)

То, что эти противники нового закона пусть даже неосознанно употребляют понятие фашист, как бранное слово русского языка, характеризующее крайне злобных и агрессивных людей (Словарь Ефремовой), варваров (Словарь русских синонимов), подтверждается явной надуманностью их ответов на вопрос Е. Альбац: “А фашизм - в чем?”. Оказывается в том, что введённый закон отрицает “социальную равноценность традиционных и нетрадиционных брачных отношений” (2), и что он “предлагает признать, что… тот процент населения, который предпочитает гомосексуальные связи, хуже”. (2)

Конечно, вышеуказанные критики прекрасно понимают, что приводимые ими обоснования, скорее всего, попадают под термин сексизма - половой дискриминации по признаку пола или гендерной идентичности (18), но сексизм бранным словом не является, и поэтому они его для характеристики оппонентов не используют.

Понятно, что обижаться на сверх эмоциональных и недостаточно образованных людей, в общем-то, бессмысленно. Жаль только, что в азарте развернувшейся дискуссии некоторые действительно высококультурные противники закона, такие как Николай Сванидзе, оправдывают их тем, что “какой закон, такие и действия ответные”. (1)