Титус уставился в сковородку с подгоревшим луком, словно в ней одной таился ответ на все мучившие его вопросы.

— Титус, ради всего святого, приободрись. — Лучано с энтузиазмом взмахнул руками, едва не зацепив голову Пандоры. — Ты только подумай: сколько ребят твоего возраста имеют такое количество денег в банке, что можно покупать новую машину каждый год? И это на одни только проценты! И не просто любую машину; с такими деньгами ты можешь купить…

— «Астон Мартин», — подхватил Титус деревянным голосом.

— Я тебя умоляю. Я все-таки итальянец, помнишь? — Лучано издал презрительное «пффф». — Только не «Астон Мартин», нет. «Феррари», «Мазерати», что-нибудь одухотворенное…

— Ффу-у, только не надо о духе, — вмешалась Пандора, пользуясь возможностью прервать бестактные излияния отца. — Если это тот дух, который исходил от ланча, приготовленного Мари Бэн, то я хотела бы остаться бездушной тварью до конца жизни…

— У машин нет души, — согласился Титус, соскребая подгоревший лук в помойное ведро, и с грохотом бросил почерневшую сковороду в мойку. Пандора позади него заскрипела зубами. Она отчаянно пыталась помочь, но, похоже, отец и брат твердо вознамерились совершить словесное самоубийство…

— Боже, сынок, неужели обязательно принимать все так буквально? — Лучано оставил свое тесто на столе и направился к кладовке. — Титус, помоги мне. — Он достал стремянку из-за ларя с мукой и подтащил ее к полкам, на которых ровными рядами стояли банки с джемами и приправами; некоторые из них были столь почтенного возраста, что совершенно почернели. Взобравшись по лестнице и опираясь о полки для поддержания равновесия, Лучано обернулся, чтобы убедиться во внимании сына.

— Посмотри, Титус. — Лучано потянулся и достал банку с джемом, матерчатая крышка которой была перевязана желтой пальмовой веревкой. Он вгляделся в рукописную этикетку на банке и прочитал: — «Август 1989. Клубника, консервированная в шампанском» — неразборчивый почерк твоей матери…

— Ну и?.. — Титус недоуменно смотрел на отца.

— Титус, — вздохнул Лучано, — содержимому этой банки почти столько же лет, сколько тебе. Пока твоя мама и я собирали эту клубнику в саду, ты болтался у меня за спиной в переносной колыбельке. Вообще-то, если память меня не подводит, ты обмочил мне рубашку на спине и вознамерился сделать меня лысым, выдергивая волосы целыми пучками.

— Ммм… — пробурчал Титус. Затем, пытаясь показать, что находит «взрослые разговоры» неимоверно скучными, добавил: — А суть-то в чем?

— А вот в чем: эта банка содержит память об одном из счастливейших дней моей жизни. — Лучано любовно погладил банку. — Погода была жаркой и сухой, вокруг не летало ни мошки, твоя мама надела белое льняное платье, все мои волосы еще были при мне, мой первенец ворковал у меня за спиной, мы собирались спуститься к заливу, поесть клубники и выпить немного шампанского…

— А что в остальных банках? — Титус бросил хмурый взгляд на прогибающиеся под тяжестью банок полки.

— Много чего. Половина полки заставлена айвовым желе, сваренным вскоре после рождения Пандоры, и… — Лучано указал на большую сине-белую фарфоровую банку на одной из нижних полок, — конфитюром, который мы начали делать после того, как появилась Дэмп. К тому времени мы уже стали специалистами в консервировании. Собственно говоря, мы стали специалистами и по детям.

Титус моргнул. Как можно думать о подобных вещах? Это просто невыносимо…

— Можно я пойду? — пробормотал он, глядя на носки своих ботинок.

— Титус… — Лучано слез со стремянки и тяжело опустился на нижнюю ступеньку, — почти тринадцать лет прошло с тех пор, как я впервые взял тебя на руки. Ничто из сказанного или сделанного тобой не сможет изменить те чувства, которые я испытывал тогда и испытываю теперь. Конечно, ты можешь, конечно, дать мне понять, что считаешь меня самым скучным из всех старых пердунов, можешь закатить глаза и молить бога о том, чтобы я внезапно окочурился, но для меня это не имеет никакого значения. А имеет значение только то, что с тех пор, как ты и твои сестры появились на свет, мы стали семьей. И ты сколько угодно можешь отрицать это, но семья является частью твоей души.

— Да, пап, но…

— Погоди, послушай меня. Знаешь… мы храним все эти старые банки с джемом потому, что каждая из них напоминает о том, что мы — семья. Когда ты и твои сестры вырастете и покинете дом, мы с вашей мамой будем открывать эти банки одну за другой и вспоминать все те радости, что вы доставили нам…

— Папа? — Титус с трудом выдавливал из себя слова. — Пап, что-то здесь не так… это… ох, это так странно… у меня такое ужасное чувство… что-то страшное должно…