В лагере возникло впечатление, будто попал в водоворот — без всякого сомнения, очень серьезные бойцы вели себя как обычная толпа разновозрастных женщин — каждой хотелось сказать пару слов, потрогать пришельца или просто заглянуть в глаза.

Из этого вихря рук, глаз вынырнула кружка бульона и кусок хлеба, а затем крышка от котелка с мясной кашей и ложка. И весь окружающий мир перестал существовать.

Вряд ли сон, неожиданно навалившийся на Федора, был просто следствием обильной еды и нервного напряжения. Слишком уж тяжело было из него выбраться, а даже когда удавалось «всплыть», то всего несколько секунд — и затуманенное сознание вновь соскальзывало в беспамятство. Те крохи ощущений, что удавалось схватить в эти мгновения, более всего походили на бред. Или тот же сон.

А как иначе относиться к происходящему, если тебе кажется, что ты катаешься на любимом их с братом развлечении — тарзанке. Ноги продеты в ременные петли, упругая ветка, к которой привязана вся конструкция, ритмично покачивает тело вверх-вниз, но в тоже время лицо и грудь прижаты к прям-таки неохватному, но мягкому и теплому стволу. Федор спросонья попробовал все же обхватить и прижаться сильнее, но длины рук не хватило, только что пошарил по другой стороне в поисках, за что зацепиться.

«Какой шустрый мальчик», — не то одобрительно, не то с иронией произнес низкий и какой-то бархатный голос, после чего его ладони отцепили и перенесли ниже. Потом кажется снилось, что он совсем маленький, ему страшно засыпать, а мать прижимает его голову к своей большой и мягкой груди, укачивая и напевая песню без слов…

Проснулся Федор уже ранним утром, еще до восхода солнца и, вполне ожидаемо, совсем не на том месте, где его сморил странный сон. О чем свидетельствовали уже прилично нависшие над головой горы, отчетливо видимые сквозь ресницы на фоне едва начавшего светлеть неба. Глаза мальчик предпочел не открывать и вообще постарался дышать ровно, как спящий.

Впрочем, остальным было явно не до его хитростей — буквально в двух шагах четверка во главе с командиром, накрывшись одним плащом, что-то высматривала на слабосветящемся экране.

— Вот смотрите… Здесь, здесь и здесь… Движутся вот так… Я бы еще наверняка перекрыла тут и тут, но сведений у нас об этом нет… Чему, понятно, удивляться не стоит… — четыре головы под тканью дружно кивнули и некоторое время было тихо.

— Ну и что, командир, будем теперь тянуть повыше ручки? Или сразу ножки?

— Цыц, озабоченная! Какому психу ты на юх сдалась? Кто к тебе, ближе чем нужно, чтобы бошку прострелить, вообще подойдет? И не мечтай, маньячка. — Хлесткие слова произносились не со злобой, а с юмором, но казалась говорящая только пытается скрыть… Тревогу? Обреченность? Или принятие воли судьбы?

— Эх, вот, все мои мечтания девичьи загубила, а я уж собиралась шило вставить…

— Вот-вот…

— Отставить бред… Что скажете, девочки?

— Хороший мальчик… — казалось, волосы на затылке зашевелились от внимательных взглядов.

— Точно! До сюда его Кувалда тащила, отсюда пойдем по камням, да и нести — не велика тяжесть. Значит…

— Да, действительно… А ведь может и получится… — будто делая волевое усилие, сказала командир. — Тогда, слушай мою команду — три часа на отдых и выработку плана. Рассортировать барахло, все лишнее — бросить. Дальше пойдем под «одиннадцатью днями». Не надо на меня так смотреть — знаю, что тут нет хороших реанимационных с нужной аппаратурой, но это единственная возможность, а восемь дней превысить шансов мало. Потому как пункт два — медику раздать «пятнадцатиминутки». Прием — по команде, или по обстановке.

Тишину, повисшую после этого, можно было резать ножом, потом кто-то тихо сказал: «Вопросов нет», — и все начали расходиться. Федор же, пользуясь отсутствием надзора, тоже решил проверить… увы, аккуратное ощупывание рукояти — пистоля за поясом не выявило. Попробовал переместить руку выше и поискать за пазухой, как сверху раздалось:

— В кармане рюкзака, на котором лежишь, поищи…

Оставалось только вздрогнуть и перестать притворяться спящим. Искомое действительно оказалось в боковом кормане рюкзака, на котором он лежал.

— Извини, Волчонок, — низким грудным голосом сказала женщина и, будто извиняясь, сунула ему в руки котелок с мясом, — просто слишком уж неудобно ты его засунул.

Наворачивая неизвестного зверя в сметанной подливке с макаронами, Федор уважительно косился на присевшую на соседний рюкзак фигуру — ну и громадина! Действительно руками не охватишь, от шеи к плечам тянутся жгуты мышц, отчего погоны лежат не горизонтально, а чуть не под углом в сорок пять градусов, руки торчащие из подвернутых рукавов формы толщиной наверно с его бедро и все перевиты канатиками сухожилий.

Такую стать Федор видел только на картинке — там мраморный дядька льву пасть раздирал. Глянул еще раз на соседку и пришел к выводу, что и эта б смогла. Задавать такой вопрос было боязно, а ну как решит в порядке воспитания отвесить легкий подзатыльник — голова мигом с плеч слетит и по земле попрыгает. Но очистив треть котелка, он все же решился:

— Волчонок?

— Меня Кувалдой зовут, — казалось вне связи с вопросом прозвучал ответ, сопровожденный мечтательной улыбкой, — я в юности молот метала… и ядро, немножко… Вот. А тебя как еще называть — не лягушонком же… — Кувалда опять странно улыбнулась, следя за совершающей вертикальные движения ложкой. — Зубки ведь уже показал, остренькие.