«Культ силы» совсем не означает беспредельное насилие, те же волки очень редко дерутся между собой, в отличии от собак, для выяснения статуса им обычно достаточно демонстрации. Но вот беда — сейчас далеко не обычная ситуация и, как обычно, в такой наверх всплывают далеко не самые рассудительные и уравновешенные. Собравшиеся тут скорее исключение из этого правила, жизнь на Прерии такова, что самые безбашенные до серьезного авторитета просто не доживают, но и в семье не без урода…

— Это что за ботан к нам пожаловал? — крепкие пальцы на мускулистых руках хватают меня за отвороты комка и пытаются поднять на свой уровень. Не менее, чем метр девяносто шесть. Крепкий он парень, этот Янош, вожак принявший под крыло самую радикальную часть местного течения, в основном выросших членов различных молодежных банд.

— Ты что себе возомнил, что тебе тут кто-то рот открыть даст, там, где серьезные люди собрались?

А ведь и ты тут не в авторитете, вот и стараешься его заработать, пытаясь оторвать от пола сто сорок килограмм живого веса, безнадежное, в общем-то, занятие. Остальные смотрят на него с усмешкой, но вмешиваться не спешат — оценивают, смотрят, как поведу себя в случае угрозы.

— Янош, ты это… полегче, — Ляпа.

А вот этого нам не надо — принять чужое заступничество, значит показать, что ты в нем нуждаешься. Так что ты, Янош, в одном прав, тут уважают только силу, не физическую, правда, но начать можно и с нее.

Человека толстого обычно считают добродушным, хотя он может быть любым — неповоротливым или подвижным, быстрым или заторможенным, умным или глупым, а вот слабым такой человек быть не может. Просто потому, что когда таскаешь на себе лишних шестьдесят-семьдесят килограмм веса поневоле натренируешься. Со всего размаха бьюу кулаком правой руки в ладонь левой — локоть сам выносится вперед и встает на одну линию с пяткой, все сто сорок килограмм веса в итоге вкладываются в удар локтем прямо в пресс моего оппонента. Парнишка в ответ на такое телодвижение опровергает поговорку «большой шкаф громче падает» — тихонько подгибает коленки и, стекши на пол, сворачивается в позу эмбриона, тоже молча.

Обхожу образовавшуюся кучку, эффектнее было бы перешагнуть, но не с моим ростом, а перепрыгивать все же несолидно, и спокойно интересуюсь у остальных — есть ли у них аналогичные вопросы.

— Да уж садись, Кругляш. И так понятно, что круче тебя тока яйца. — По лицам пробегают усмешки, похоже присутствующие рады, что Янош нарвался наконец, но сильно большим достижением это не считают.

— Я человек мирный, меня не трогают, я десять раз не трону… — Бурчу в ответ, устраиваясь на стуле, мне главное, что за мной признали право говорить на равных. Двое дюжих молодцов, очевидно — стенографистов — на нашем совещании комитета начальников штабов, споро выволакивают так и не разогнувшуюся жертву моих педагогических талантов на улицу.

Разговор пока не залаживается, все внимательно меня разглядывают, как хомячка экзотической расцветки. Прекрасно знаю, как я выгляжу, потому на чужие сомнения не обижаюсь. Демонстративно смотрю в ответ в визоры, пытаясь добиться максимального качества картинки. Наконец перекладки моих будущих соседей по скамье трибунала заканчиваются, и они решаются нарушить молчание:

— Я так понимаю, что у нас появился новый коллега. Который точно знает, как нужно выиграть эту войну.

«Вот оно как…» — они уже все решили, учтем.

— Да, — отвечаю просто, но с максимальной серьезностью. Разглядывая задавшего вопрос — вроде похож на всех, такой же крепкий мужик за сорок, но есть в нем что-то интеллигентное — сельский учитель, фельдшер? Вполне может быть, странных типов порой поднимают наверх большие пертурбации. Ставлю себе мысленный минус — оказывается, я далеко не всех знаю.

— А если не по твоему Гениальному Плану и не под твоим Мудрым Руководством? — слегка насмешливо интересуется все тот же «Учитель».

— Потому, что боюсь, вы не вполне понимаете в каком мире живете, и какое место в нем занимают информация и связь… — под удивленные взгляды вывожу с визоров проекцию на соседнюю стенку — сначала вид сверху на улицу и дом, куда меня привели в духе приключенческих романов с завязанными глазами, потом изображение укрупнилось и схематизировалось до плана, на котором появились яркие пятна. Кружочки были и присутствующие в комнате начали менять положение — все повставали с мест желая подойти поближе к экрану, только бдящие под дверью — охрана, и видимо, отдыхающая смена в соседней комнате остались на своих местах. Еще раз увеличиваю изображение и откидываюсь на спинку стула, задирая лицо к потолку — на экране вместо желто-оранжевого пятна проявляется вполне знакомая физиономия с лысиной и пухленькими щечками. Делаю сам себе ручкой и убираю изображение. Цирк закончен.

Присутствующие смотрят как-то грустно. Я не понимаю — чего они хотели? Крыша крыта пластиковой черепицей вполне прозрачной для инфракрасного излучения, для радио, впрочем, тоже, но в мельтешении значков радарных отражений разберется только специалист.

— Человек излучает тепло в инфракрасном диапазоне. Если сравнивать с вам известным — светит, как стоваттная лампочка. Это излучение попадает в окно прозрачности атмосферы, уходит по-простому с поверхности в космос. Не долго же вы протяните, если никто не будет держать над вами космический зонтик, пусть и хлипенький и дырявый. — Вообще-то то, что я им показывал, это не картинка со спутника, а результат сьемки с беспилотника висящего на пяти километрах над Плесецком. Но им это знать необязательно — многие знания, многие скорби. Потому наваливаюсь на стол и «до-давливаю» их убежденностью в голосе:

— А вы что, всерьез собирались партизанить как во времена двенадцатого года? Не спорю, как сейчас, так и тогда, боевой дух и подготовка очень важны, но существуют тысячи нюансов, известных только профессионалам, незнание которых ведет к поражению. К примеру — вашу памятку, что надо вынуть батареи из визоров и прочих передающих устройств я видел. А вот о том, что любой из них имеет внутренние аккумуляторы, и вполне могут откликаться на запросы еще дней десять, человек, это написавший, похоже не подозревал. — Вроде дошло, опять пошли переглядки.