И человек, вдохновленный возникшим чувством единения, видя перед собой врага, виновного во всех его бедах, и веря в то, что после победы всё будет замечательно — пойдет куда угодно и против кого угодно. Собственные лозунги уже не воспринимаются критично, от окружающих требуют безусловной поддержки, а не указания на ошибки. Человек, ранее видевший свою единственную опору в семье и близких, вдруг понимает, что семейный круг узок, он стесняет его свободу, а мир велик и ждет его свершений. Раскол общества, тем более такой — искусственный, навязанный психологическими технологиями, а не проистекающий из реальных экономических противоречий, проходит в первую очередь по живому — через семью.

Обычно революционеры отрывают от старшего поколения молодежь, она наиболее внушаема и активна, менее склонна воспринимать окружающее критически. Но в этот раз «кололи» по принципу убежденности — «кто прав?», и разлом проходил зачастую между близкими людьми. Просто потому, что в паре всегда кто-то более внушаем, а кто-то склонен воспринимать мир критически, или больше с юмором. Таково природное разделение внутри человеческой популяции, один приносит добычу, а другой ее делит так, чтобы всем хватило и никого не обидеть. Очень тяжело видеть родного человека, попавшего под чужое влияние, не слышащего, точнее — нежелающего слышать тебя, говорящего штампованными лозунгами и не осознающего этого. Кто-то в такой ситуации теряется и опускает руки, сохраняя лишь видимость прошлых отношений, в надежде что все вернется, кто-то борется с пеной у рта, доказывая свою правоту и бьясь о стену непонимания еще недавно самого близкого человека, кто-то решается переступить через собственные принципы и волю — все эти пути ведут в никуда. Не миновала и меня чаша сия.

С Леночкой мы уже давно не говорили о политике, может это был один из самых правильных путей. Ведь она находилась в самом центре информационного тайфуна, там где правда и домыслы соединялись специальным способом, чтобы и правда и ложь воздействовали на людей в нужном направлении. Не стоит думать что правильно подобранная информация не действует на самих работников масмедия, действует и еще как — зная, что правда, а что — вымысел или способ подачи, они со временем вообще перестают отличать правду от вымысла. Воспринимая новости только по «убедительности».

Сначала я пробовал бороться — сбивая фанатические нотки в голосе шутками или насмешками, рассказывал как все на самом деле — контакты с аборигенами у меня были плотные, и знал я много больше, чем говорилось в новостях, устраивал аналитические разборы сюжетов, показывая приемы подтасовки. Но потом заметил, что в глазах любимой профессиональный блеск и понял, что еще чуть и она начнет меня воспринимать просто как источник информации для своей работы.

С этого момента мы о политике не разговаривали, просто шутили и смеялись, припоминая забавные случаи, обсуждали всяческие сплетни, но политики не касались. Наш маленький мирок стремительно сжимался, отгораживаясь от внешнего, из него пропадали люди — о многих нельзя было говорить, не вспоминая политику. И было понятно, что долго так продолжаться не может.

С некоторого момента мы перестали разговаривать вообще. Просто по вечерам держались за руки, пытаясь сохранить хотя бы то тепло, что у нас оставалось. А потом ложились спать спиной к спине.

Но и это долго продолжаться не могло. Поэтому увидев в обед, мы его традиционно проводили дома, наряженную в камуфляж ломающую руки Леночку и пристроившийся на диване набитый рюкзак — вздохнул с облегчением.

— Я… Ты ведь добрый, ты наверняка поймешь… Я должна уйти… Это мой долг… Я медсестра, военнообязанная… Прости меня, я тебя расстроила… — и всхлипнув, повесила носик.

Видимо моя дорогая репетировала речь, но потом все вылетело из головы. Впрочем, и так всё понятно, потому чмокаю ее в повинно склоненную макушку и спокойным голосом увещеваю:

— Не надо расстраиваться, тебя полностью поддерживаю. У всех нас есть долг, который нас зовет. И вообще — у меня для тебя подарок! А растроить ты меня можешь только неумением собираться.

Благоверная вскидывает удивленно заплаканные глазки и тут же садится, видимо ноги не держат — она ведь настраивалась на битву, а тут… Даю ей время прийти в себя и пока вытаскиваю с антресолей уже давно сложенный рюкзак.

— Вот, солнышко, тут все необходимое, а из твоего, — хватаю кособокое чудище и вытряхиваю из него содержимое на диван — там только фарфоровых слоников не хватает, — сможешь взять, что понравится — в моем еще довольно много свободного места.

Потом приношу «подарки»: комплект полевой формы, такой же как на ней сейчас, только лучше подобранный и на порядок лучшего качества, нижнее белье и коробку с «Астрой».

— Ой, а что это такое? — Вот и грусть прошла, женщины и дети — очень любят подарки. С трудом отрываю взгляд от пальчиков, гладящих необычный рисунок термобелья.

— Это, золотце, надо одевать на голое тело, чтобы тебя вошки не кусали. Еще оно пропускает пот и грязь наружу, не впитывая. Обычное белье надо стирать как можно чаще, иначе возникнет раздражение, а в этом можно месяца полтора ходить немытой без последствий, если придется. Да и сохнет оно мгновенно, а если вымокнешь — не пропускает холодную верхнюю одежду к телу, в нем теплее. — Грустно смотрю в глазки, ставшие размером с небольшие блюдца — кажется, девочка совсем по-другому представляла себе житие военных, и пытаюсь настроить ее на позитивный лад: