— Ну-у? А какой он? Высокий такой, широкоплечий, пожилой, да? — встревожилась Маня.

— Не знаю. Не присматривалась, не до того было.

— Вероятно, это Густав, — с беспокойством продолжала Маня. — Он больше всех увивается за Луизой, я заметила это. А она его всячески избегает. Он хорошо знает мужа настоящей Луизы, был его другом.

— Это очень опасно, — нахмурился Виктор.

Тут я вспомнила, что принесла чье-то донесение, и стала вытряхивать из сумки на стол весь маскировочный «мусор» — коробки пудры, помаду, кремы, бумажки, письма. Под ними лежала скрученная в трубочку записка.

— Конечно, от Луизы. — Я развернула листочек, наспех исписанный шифром, и протянула брату.

— Читай, — насторожилась Маня.

— «Здравствуй, дорогая мамочка! — стал читать Виктор. — Я уже тебе сообщала, что на работе меня встретили хорошо, старик начальник меня обожает, у меня много поклонников. Признаюсь, они мне уже стали надоедать. Особенно один. Он так назойлив, что буквально не спускает с меня глаз. Говорит, что знает моего мужа».

— Так и есть! — вскочила Маня. — Это он, Густав.

— «Он то и дело задает мне всякие вопросы, — продолжал читать Виктор. — А когда мы вместе обедаем в столовой, все допытывается, какое из крымских вин больше всего любил мой муж. Он говорит, что муж захватил с собой несколько бутылок этого вина, когда ехал отсюда за мной. Не знаю, так ли это. И второй вопрос: он хочет знать, какой подарок повез муж моей бабушке Софье, когда поехал домой. Отшучиваясь, я ему ответила: если уж вам так хочется это узнать, потерпите. Когда мы с вами будем где-нибудь вместе на вечере, я вам торжественно преподнесу бокал этого вина и мы с вами выпьем на брудершафт. А заодно я вам раскрою и тайну подарка бабушке, хотя, признаться, я очень удивлена, что вас интересуют такие пустяки». «Ну что ж, — вполне серьезно ответил мой поклонник, — я думаю, что такой случай скоро представится. На днях у нас в ресторане будет большой банкет». — «В честь чего?» — удивилась я. Он долго не хотел отвечать. Я настаивала, и мне удалось узнать, что на днях к нам приезжает гость. Он очень высокого роста…» — Разумеется, не о росте идет речь, — взглянул на нас с Маней Виктор. — «В честь его на нашем производстве собираются устраивать вечер. Времени мало, ответ держать придется очень скоро. Ну, пока всего хорошего, мамочка. Жду от тебя привета. О дне банкета сообщу дополнительно. Твоя Голубка». — Она пишет неосторожно, — сказал «брат», сворачивая листок, — видимо, очень волнуется.

— Еще бы! Ведь если мы не получим вовремя ответ, то она погибла, — с тревогой проговорила я. — И сумеют ли они там узнать?

— Обязательно узнают! — твердо ответил Виктор.

— Маня, расскажи же нам, как Луиза появилась в штабе. Ведь ты тогда уже работала там? — попросила я девушку.

Маня подошла к окну, плотнее прикрыла толстые ставни, проверила, закрыта ли дверь, и снова села на диван.

— Ой, если бы вы только знали, что она за артистка, эта наша Луиза! Я чуть со смеху не умерла! Я на неделю раньше поступила работать в штаб. И знаете, мне почему-то все время казалось, что наша первая встреча с Луизой произойдет в коридоре, в вестибюле или на лестнице, но вовсе не там, где это на самом деле случилось. В последние дни я очень волновалась, то и дело выбегала в вестибюль, чтобы первой встретить Луизу. Мне казалось, что встреча со мной облегчит ее трудную роль. Но Луиза не появлялась.

— Ее долго не выбрасывали, все ждали сигнала от тебя, — сказал Виктор.

— У здешнего радиста-подпольщика испортилась рация, — объяснила Маня. — И я никак не могла передать, что приземлилась благополучно. Ну вот, слушайте. Однажды утром я замечаю в штабе необычную суету. Офицеры о чем-то перешептываются. Я как раз обслуживала кабинеты первым завтраком. Вдруг слышу: «Взорвали мост, эшелон провалился в реку, а два последних вагона отцепили…» Я тогда подумала, что это партизан дело, и еще порадовалась: вот, думаю, дают им жару наши.

К генералу с завтраком меня не пустили. «Занят», — сказал адъютант. Но когда я вернулась в ресторан, буфетчица на меня накинулась: «Где ты шляешься? Неси скорее в кабинет командующего, — и ткнула мне в руки поднос с бутылками содовой воды и бокалом. — Два раза звонили. Воду просят».

В кабинете командующего сильно пахло валерианкой, и первое, что мне бросилось в глаза, — это нахмуренное, печальное лицо самого генерала. Он шагал по кабинету, нервно комкая в руках большой конверт с крупными сургучными печатями.

Я поставила тяжелый поднос на круглый диванный столик, подняла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.

На диване лежала Луиза.

Глаза ее были закрыты, из-под опущенных ресниц катились крупные слезы. Склонившись над ней, штабной врач разжимал ее крепко стиснутые зубы, стараясь влить в рот лекарство.

Наконец Луиза медленно открыла глаза и спокойным, грустным взглядом обвела всех присутствующих. На миг этот спокойный и совсем чужой взгляд скользнул по мне, и тяжелые ресницы, чуть заметно дрогнув, опять опустились.

Вдруг она застонала, по-детски жалко скривив губы, отвернулась к стене и горько заплакала.

— Знаете, я просто была поражена! — засмеялась Маня. — Она так горько плакала, что даже мне стало жалко бедную вдову.

Генерал сразу же подскочил к ней и, подавая ей бокал воды, стал успокаивать: «Не плачьте, дитя, не плачьте. Идет война, а он солдат… На все воля божья…» — «Что же я буду теперь делать здесь, среди этих варваров русских, этих зверей? — рыдала Луиза. — Не могу, хочу обратно, домой в Париж! В мой Париж! К моей дорогой мамочке!» — «Успокойтесь, мамзель Луиза, здесь вас не обидят. Жить будете в вашем фамильном доме у тети, а питаться в нашем штабном ресторане. Дадим вам надежную служанку…»