Шрифт:
— Торопись. К восьми Маню надо встретить у штаба.
Я оделась, густо напудрилась, поярче накрасила губы, надела зеленую фетровую шляпу и достала из чемодана зеленую сумочку с маркой ростовской фабрики. Зеленая шляпа и сумочка означали, что донесение принято и все в порядке.
Без десяти минут восемь я была уже у штаба на углу, где должна была проходить Маня. Идущие мимо немцы нагло осматривали меня. Один даже остановился и заговорил со мной на ломаном русском языке:
— Вешером в восем часоф около пошта я буду шдаль вас…
Стараясь задержать его до появления Мани, я кокетливо улыбнулась:
— У меня нет пропуска, пан офицер.
— Найн? — удивился он. — Ничего, я дошталь вам на вечер. Приходить. Корошо?
В это время из-за угла вышла Маня. Я быстро раскрыла свою сумочку и стала рыться в ней. Маня мельком взглянула на меня и, чуть заметно улыбнувшись, прошла мимо.
На следующую ночь по рации раздались позывные: нас вызывал штаб.
А через полчаса «брат» диктовал мне приказ командования.
— Вот это да! Вот так задание! — воскликнула я, бросив карандаш. — Бедная Маня, как же она будет сигнализировать из штаба во время банкета? Ведь там полно офицеров. А Анатолий! Как он сможет бомбить штаб, когда там будет находиться Луиза? Бросать бомбы на своих! Неужели нельзя сделать по-другому?
— Тамара, — сдвинул брови «брат», — ты все время забываешь, что мы на войне. Приказ командования есть приказ, и мы не имеем права его обсуждать. Значит, так надо.
— А ответа на вопросы Луизы нет?
— Нет еще. На, возьми, — подал мне Витя свернутую в трубочку записку. — Неси скорее, может быть, еще успеешь встретить Маню.
Я поспешно оделась, достала из чемодана на этот раз не зеленую, а бордовую сумочку — сигнал, что «есть задание», и пошла.
Маню встретила на улице Кирова, на мосту. Она шла с двумя румынскими офицерами и о чем-то громко разговаривала с ними. Увидев меня, насторожилась. Когда они приблизились, я перевесила сумочку на другую руку. Это был сигнал: «Задание в подпольной почте».
Черные глаза Мани блеснули тревожным любопытством. Я отвернулась и молча прошла мимо.
Решила заодно навестить подпольную почту. Там лежала записка — донесение Луизы.
«Приехал высокий гость, — писала она. — В следующее воскресенье в его честь будет банкет. Спешите с ответом».
В этот день я чуть не попала в облаву, которую устроили в городском саду, но меня спасли быстрые ноги.
XVI
Вообще в последнее время в городе стало тревожно. Днем фашисты все чаще устраивали облавы — на улицах, в скверах, на рынках и на вокзале. Хватали всех подряд, одних, более здоровых, заключали в концлагеря, чтобы затем отправить в Германию, других тут же бросали в машины-душегубки и уничтожали. Ночью, после комендантского часа, на улице то и дело слышались душераздирающие крики, выстрелы и звуки погони, потом опять тишину ночи нарушал лишь звон солдатских подков — проходил патруль.
Утром, когда жители с опаской выходили на улицу, восходящее солнце освещало коченеющие трупы повешенных на столбах и деревьях. Террор в городе все усиливался.
Но расправы фашистов с мирным населением рождали новых мстителей. Люди уходили в лес, к партизанам, в городе объединялись в подпольные группы, чтобы громить врага в тылу.
Тревога оккупантов росла. Усиливались охрана и патрулирование. Ходить по городу становилось все труднее. Обыски и аресты участились даже в нашем центральном районе города, который немцы считали наиболее спокойным, очевидно потому, что здесь был расположен штаб армии и почти в каждом доме и каждой квартире жили немецкие и румынские солдаты и офицеры.
Однажды, возвращаясь домой, я увидела, что в соседнем доме обыск. Прибежала и сказала «брату». Он кинулся к кровати. Но во двор уже входили два полицая и гестаповец. Они остановились у подъезда, о чем-то разговаривая. У меня замерло сердце, а «брат» так и застыл на месте.
На наше счастье, поговорив и выкурив по сигарете, немец и полицаи ушли.
В субботу к нам заскочила Маня.
— Ну? — спросила она с порога. — Луиза очень волнуется.
— Нет, — качнул головой Виктор.