— Не получите казачьего обмундирования, пока не выучитесь по-казачьи ездить верхом, — смеясь, говорил командир полка, — смотрите, как наши девушки ездят, а вы же офицер.

Мне очень хотелось скорее получить красивое казачье обмундирование, и я упорно училась искусству верховой езды.

Однажды утром, как обычно, я шла из кошары, где располагался мой взвод, чистить своего коня. Проходя мимо ветеринарного лазарета, услышала возбужденные девичьи голоса. Выделялся знакомый громкий говор Марии Яценко, которая кого-то, видно, отчитывала. Я решила зайти узнать, что произошло.

Посреди обширной кошары, в которой находилось около сотни раненых лошадей, столпились в нарядных черкесках девушки-казачки. Они окружили гнедого коня с белыми носочками на передних ногах. Он лежал на мягкой подстилке и тяжело посапывал. В кошаре стоял запах карболки и креолина. Над конем склонилась Мария. Одна из девушек, нагнувшись, держала в руках алюминиевый котелок, и Яценко, смачивая в нем кусочек марли, промывала рану в боку лошади. Животное подергивало кожей, вздрагивало и стонало, но Мария уверенно и быстро работала.

— Ще позавчора привела, — сердито выговаривала она, не отрываясь от дела, — врач сказал, как надо его лечить, а ты забыла…

Позади Марии стояла, надув губы, худенькая девушка. Из-под черной кубанки, надвинутой на нахмуренные тонкие брови, выбивались кольцами белокурые волосы. В синих глазах блестели слезы. Суконная синяя черкеска с красными отворотами на клешевых рукавах и высоким воротником красного бешмета подчеркивала бледность совсем еще детского лица.

— Може, твой отец или брат в бою остался без коня, — с упреком посмотрела на виновницу высокая девушка, державшая котелок, — и ходит пешком по этим пескам. Дожидает, пока ты вылечишь…

— Може, моего батька конь, — проговорила другая.

— А може, моего мужика, — выкрикнула третья.

— Цу ладно, хватит, — остановила их Мария, — мы ее поступок осудим на комсомольском собрании. А сейчас — гайда на работу.

Мария, вставая, погладила шею лошади, затем вытерла чистым куском марли руки и направилась к выходу.

— В чем дело? — спросила я ее. — Кто тут у вас провинился?

— Да как же… — остановилась она. — Привели много раненых коней. Гнедого закрепили за Сашей Дьяченко… Хорошая, исполнительная девка, а вчера вечер прогуляла с хлопцами — и забыла про Гнедка. Рана и нагноилась. Так глаз и не спускай с них, — проговорила Мария, строго посмотрев в сторону девушек.

Через несколько дней наша часть вышла в поход.

Дни и ночи двигались казачьи эскадроны по бездорожью ногайских песчаных степей, углубляясь во вражеский тыл. Они разыскивали противника и при встрече навязывали ему внезапный бой. Чаще всего это было ночью. Маневрируя на левом фланге моздокской группировки немцев, гвардейская конница совершенно неожиданно появлялась у вражеских гарнизонов, создавала панику, громила немецкие штабы, стоянки и снова скрывалась в бурунной степи. Как только разведка докладывала о противнике, гвардейцы снова нападали на него — и снова пустынная степь оглашалась раскатами взрывов, треском пулеметов, конским ржанием.

Зима 1942—43 года в ногайских песках была очень холодной. Каспийские ветры при двадцатиградусном морозе обжигали лица, люди обмораживали руки и ноги.

Яростно завывая, ураганы закручивали над степью снега и, смешивая их с песком, подхватывали и уносили в бескрайние просторы.

За казачьими эскадронами, увязая в снегу и песке, скрипя колесами, тянулись пушки, повозки с минометами, с противотанковыми ружьями и боеприпасами. Их тащили, гордо и величественно выступая, как хозяева этих песков, верблюды. Высоко держа на изогнутой шее маленькую голову, они ни за что не шли вплотную за лошадьми. Если их принуждали идти следом за конниками, они поднимали душераздирающий крик. Приходилось держать небольшой интервал. Мы верхом на лошадях ехали позади этих своенравных обитателей песков.

Поверх черкесок и шинелей на нас были черные казачьи бурки, на головах башлыки. Обледенелые, утомленные кони с трудом двигались, утопая в снегу. Казаки временами оставляли седла, чтобы дать отдохнуть коням и самим согреться.

Среди бойцов моего взвода особенно выделялся пятидесятилетний казак Кравченко. Широкоплечий, с моложавым лицом и щегольскими русыми усами, он имел два георгиевских креста и пользовался большим авторитетом не только во взводе, но и в полку. Воевать Кравченко пошел добровольно, как почти все в этом корпусе. В гражданскую войну он служил сабельником в коннице Буденного и всегда старался прихвастнуть этим перед молодыми казаками.

Неразлучным другом Кравченко был Никанор Завалейко. Этот был старше, тщедушный и низкорослый. Он всегда подсаживался поближе к Кравченко — любителю порассказать, побалагурить в свободную минуту.

В маневренной войне, которую мы вели в бурунах, тылы и штабы часто отставали, и нам не всегда могли своевременно подбросить продукты и боеприпасы. В таких случаях на строгом учете были продукты и табак. Кравченко, очень бережно относившийся к табаку, любил в самые критические минуты подойти к своему другу и покровительственным тоном сказать: «Ну что, Никанор, закурим?» — И подавал ему кисет и газету.