Вечером я побеседовала с бойцами, разъяснила наши ошибки в прошлых боях и походах, вынесла благодарность отличившимся. Потом объяснила поставленную перед нами задачу. Рассказала о переходе Суворова через Альпы. Хотя лежащая перед нами гора Северная и не шла в сравнение с Альпами, но я все же считала, что рассказ о героизме суворовских солдат может помочь казакам преодолеть предстоявшие трудности. Бойцы с интересом, внимательно прослушали мою беседу.

Казаки расположились на полу у раскаленной плиты. Впервые за зиму они отдыхали под настоящим кровом. Молодой боец разыскал в какой-то хате мандолину и стал играть. Услышав знакомую песню, некоторые начали подпевать, другие «аккомпанировать» на гребешках и ложках.

— А ну, казаче, сыграй нам кабардинку, — сказал Кравченко.

— Танцевать будете?

— А как же, это мой любимый танец. Я в тысяча девятьсот сороковом году на донской олимпиаде приз за него получил.

«Оркестр» ударил бойкую кабардинку.

Кравченко, молодецки закручивая усы, пошел по кругу, показав знаком, что надо раздвинуться, закружился, засеменил ногами, прошелся на носках своих больших кирзовых сапог, а потом на каблуках, приговаривая: «Асса!», «Асса!» Казаки били в ладоши, а танцор притопывал и приседал на всякий манер. Концы его темно-синей суконной черкески были подобраны под отделанный серебром кавказский пояс. На груди двумя рядами блестели высеребренные газыри, красный сатиновый бешмет под черкеской был застегнут доверху на маленькие черные пуговицы.

— Асса! Асса! — На спине Кравченко бился красный башлык, быстро мелькало красное донышко белой овчинной кубанки.

Когда он кончил танцевать, раздался гром аплодисментов.

— Думаете, шо я вже и танцувать не можу? Чи я не казак? — сказал Завалейко, выходя из угла. — Играйте казачка!

Встав в середину круга, он хлопнул в ладоши, потом по коленям, по губам и заплясал, отбивая такт и приговаривая частушки. А потом пошел вприсядку. Он был в одном красном бешмете и синих брюках, без черкески. Казаки смеялись, глядя на его трясущиеся редкие рыжеватые усы, свисающие вниз, на хитро улыбающиеся глаза в морщинках.

— Видали? — крикнул мне на ухо Кравченко. — И сердце не болит.

Мы смотрели и не узнавали Завалейко, а он все плясал и плясал.

— Вот так больной, вот так Завалейко! — удивлялись казаки.

До поздней ночи люди веселились. На ужин нам сварили галушки. Мы с удовольствием поели и легли отдыхать.

…Подъем на Северную был очень крутой. Километров пять шли по глубокому снегу. Казаки, одетые в шинели и бурки, с трудом поднимались, ведя за собой навьюченных лошадей и верблюдов. Только поздно вечером мы достигли вершины, Она была покрыта ледяной зеркальной коркой. Ураганный ветер завывал на все голоса, снег больно хлестал по лицу.

Бойцы вели коней в поводу. Я хотела снять бурку, которая все время распахивалась, мешая идти, и по неосторожности бросила повод лошади, а ветер подхватил меня и, как соломинку, понес по ледяному насту вправо. Я хваталась окоченевшими руками за что попало, но удержаться не могла. Перевернулась на спину. Ветер продолжал тащить меня по льду, но уже не с такой силой. Впереди чернела пропасть. Я в ужасе закричала. В это время меня подхватили чьи-то сильные руки, и над ухом забасил Кравченко:

— Вставайте, товарищ младший лейтенант.

Лошадь ржала и била меня мордой в спину. Я крепко уцепилась за повод и с трудом подошла к взводу. Бойцы отстали от колонны, поджидая меня. Все молчали: говорить было невозможно — вой ветра заглушал голос. Оттого что бойцы молчали, мне было еще более стыдно; казалось, каждый думал: командир рот разинул, а ты рискуй жизнью, спасай его.

Я восхищалась выносливостью и мужеством казаков. Благодаря полнейшей дисциплине, воинской сплоченности и порядку мы без потерь перешли Северную.

К утру, когда мы спустились в долину, перед глазами открылась ставропольская станица Северная. Мы расположились на квартирах и смогли раздеться и снять сапоги. Узнав, что в станице стоят казаки, гитлеровцы хотели обойти нас, но напоролись на другой полк.

С рассветом мы начали новый переход, но теперь идти было значительно легче. По дороге останавливались в казачьих станицах. Население радушно принимало уставших бойцов.

Преследуя противника по ставропольским просторам, мы однажды натолкнулись на препятствие: мост через реку был взорван. Река оказалась неглубокой, решили перейти ее на конях вброд.

Мой взвод переправлялся последним по размытому и истоптанному копытами дну. Тяжелая повозка с минометами увязла, и кони стали. Как их ни понукали, они не могли вытянуть все более увязавшую повозку. Казаки забеспокоились — лошади в холодной воде, на морозе застынут и пропадут. Каждый давал совет, и все смотрели на меня, ожидая решения командира.

— Расчет, за мной! — скомандовала я и первая вошла в мутную воду. Казаки ахнули. Купание в сильный мороз было им не по сердцу, но они сами видели, что другого выхода нет. Ветер обжигал лицо и руки. В воде было теплее, а чуть поднимешься, мороз пробирает до костей, тело коченеет, зубы стучат. Казаки старались вытянуть повозку, но это было не так легко сделать: она погрузилась в топкий грунт. Долго мы раскачивали ее и наконец сдвинули с места. В это время к реке подъехала легковая машина. Шофер, видимо, хотел переехать брод.