— А почему?

— Да как он смеет, выкупавшись в грязи, приближаться к вашей чистоте? И вы можете еще спрашивать, почему?

— Ну, подождите, Мэт, подождите минутку. Допустим, что ваши посылки…

— Много я смыслю в посылках, — проворчал он. — Я говорю о фактах.

Фрона прикусила губу.

— Все равно. Пусть будет по-вашему. Но дайте мне договорить. Я тоже буду касаться одних фактов. Когда вы видели в последний раз Люсиль?

— Почему вы об этом спрашиваете? — подозрительно осведомился он.

— Не беспокойтесь. Мне просто важен факт.

— Ну, так вчера вечером, если это вас интересует.

— И танцевали с ней?

— Немножечко покружился в виргинском танце. Я не мастер насчет кадрилей там разных.

Фрона сделала вид, что погрузилась в печальное раздумье: оба молчали, и только снег жалобно поскрипывал под их мокасинами.

— Ну, что же? — спросил Мэт робко. — В чем же дело? — настойчиво повторил он после новой мучительной паузы.

— О, ничего, — ответила она. — Я как раз думала, кто из нас троих грязнее: вы, Сэн Винсент или я, с которой оба вы так дружны.

Маккарти не был силен в диалектике и, чувствуя какую-то ошибку в ее позиции, тщетно старался определить, в чем она кроется. Он напряг все силы своего неискушенного ума, чтобы как-нибудь выпутаться из беды.

— Нечего сказать, хорошо вы обращаетесь со своим старым Мэтом! — накинулся он на нее. — С Мэтом, который так беспокоится о вас и ради этого ставит себя в дурацкое положение.

— Но, право, я и не думала…

— Да нет уж, я вижу.

— Вот вам! — сказала она и быстро поцеловала его. — Разве я могу сердиться на вас, вспоминая Дато.

— Ах, Фрона, голубушка, как вы можете так огорчать меня! Ведь я готов распластаться перед вами в грязи — гуляйте по мне, топчите ногами, только не терзайте вы меня. Я с радостью умер бы за вас или дал бы себя повесить, чтобы вы были счастливы. Я способен убить человека, который причинит вам горе или малейшую боль, будь это булавочный укол, и отправлюсь за это в ад с улыбкой на лице и с радостью в сердце.

Они остановились перед дверью дома Уэлзов, и Фрона с благодарностью горячо пожала ему руку.

— Я не сержусь, Мэт. Но, за исключением моего отца, вы единственный человек, которому я могу позволить говорить со мной об этом… этом деле так, как это сделали вы. И, хотя я люблю вас, Мэт, люблю больше, чем когда-либо, я все же рассержусь, если вы еще раз затронете этот вопрос. Никто не имеет права вмешиваться. Это касается меня одной, и вы не должны…

— Удерживать вас, когда вы с закрытыми глазами приближаетесь к пропасти?

— Если вы так ставите вопрос, да.

Он что-то глухо пробормотал про себя.

— Что вы говорите? — спросила она.

— Что вы можете заткнуть мне рот, но вам не удастся связать мне руки.

— Мэт, дорогой, вы не должны делать этого, слышите, не должны.

Он снова ответил ей чревовещательными звуками.

— И я хочу, чтобы вы сейчас же обещали мне никогда не вмешиваться в мою жизнь ни словом, ни делом.

— Не желаю.

— Но вы должны.

— Ни за что… Становится холодно стоять, и вы отморозите себе ноги, маленькие розовые пальчики, из которых я так часто вытаскивал занозы в Дайе. Да, таковы-то дела, детка моя, а засим спокойной ночи.

Он подтолкнул ее к двери и ушел. Дойдя до угла, он вдруг остановился и уставился на свою тень.

— Мэт Маккарти, ты настоящий олух! Слыхано ли когда-нибудь, чтобы Уэлза удалось переубедить? Можно подумать, ты не имел еще дела с этой крепколобой породой, несчастный ты дуралей.

Закончив этот монолог, он двинулся дальше, продолжая ворчать себе под нос, а какой-то любопытный волкодав, следуя за ним по пятам, щетинился и скалил зубы, отзываясь на эти непонятные звуки.

— Устала?

Джекоб Уэлз положил обе руки на плечи Фроны, и в глазах его засветилась любовь, которую не в силах был выразить его неповоротливый язык. Елка, праздничное возбуждение и веселье были уже позади, десятка два счастливых детей отправились по снегу домой, последний гость распрощался с хозяевами. Рождественская звезда угасала в темной синеве неба.

Она ответила на ласку отца просветлевшим взглядом, и они оба опустились в огромные кресла по обеим сторонам камина, в котором последние поленья рассыпались на огненные угольки.