Даже сам Валентин Петрович пробовал ее перевоспитать: просил называть внука полным именем или хотя бы уменьшительно-ласкательно – Станислав или Тасюля, как звала его покойная Маргарита Семеновна. Вот только старушке эти варианты чем-то не понравились и она упорно продолжала называть мальчика только Тазом. Впрочем, скоро и сам «Таз» с таким положением вещей смирился. Правда, позволялось это только бабе Дусе, и никому больше.

Стас только успел кивнуть, как проворная бабушка уже оказалась в квартире – это тоже на нее было очень похоже.

– А я гляжу, Таз приехал, – начала с ходу Евдокия Тимофеевна, – а ведь Валентина Петровича нет. Вот я и подумала, что у вас тут, наверное, и продуктов-то нет никаких. Нате, я вам пирожков принесла к чаю. Да вот еще котлеток, – начала она выкладывать из узелочка съестные припасы.

Стас ничуть даже не удивился: этим летом он уже привык к тому, что добросердечные соседки подкармливали их с Аркашкой, когда у деда случался очередной «День граненого стакана». От родителей они предпочитали скрывать сей позорный факт, но от помощи не отказывались. Зато Тамара Григорьевна просто не знала, как реагировать на такое.

– Мам, ты не волнуйся, – успокоил ее сын, – все нормально. Евдокия Тимофеевна в соседнем подъезде живет, и дедушка ее хорошо знал.

Кое-как справившись с испугом, Калинина взяла себя в руки:

– Спасибо Вам большое, только у нас все есть, – судорожно начала она, замирая от стыда, что ее сочли за бедную деревенскую родственницу, которая спала и видела, когда кто-нибудь оставит ей наследство в городе.

– Таких пирожков нигде не найдете, – компетентно заверила старушка, как бы читая ее мысли, но совершенно не обращая никакого внимания на мучения Тамары. – Я и сама в деревне всю жизнь прожила, а как внук в город-то забрал, заскучала. Так что вы мне теперь заместо родных будете, я вас буду подкармливать.

Женщина хотела еще что-то возразить, но Стас с улыбкой взял ее за руку:

– Мам, это бесполезно.

Пока семейство Калининых в недоумении исполняло немую сцену, баба Дуся успела и чайник поставить, и стол накрыть. Им оставалось только односложно отвечать на ее многочисленные вопросы и слушать множество советов, которыми старушка весьма щедро с ними делилась.

Но, странное дело, ни Тамара Григорьевна, ни Стас не чувствовали при этом никакого раздражения. Наоборот, только сейчас они поняли, что даже после смерти кого-то из близких жизнь продолжается, тем более, какая-то новая жизнь.

– Молодцы вы, что прямо сюда приехали, – щебетала Бабуся. – И нечего в вашей деревне сидеть, все равно мальчонке в институт поступать скоро. Вон у меня Горяшка отучился, так сейчас ба-а-альшим человеком стал! – успевала объяснять она все выгоды их положения, подливая чай. – А коли трудности какие, так и в городе люди живут, помогут.

В общем, через час из неуверенной в себе и испуганной деревенской курицы Тамара опять превратилась в энергичную и целеустремленную женщину. Конечно, у нее еще были сомнения на счет бескорыстия такого вот участия со стороны совершенно постороннего человека, но с каждой минутой Евдокия Тимофеевна нравилась ей все больше и больше.

«В конце концов, она сейчас единственная, кто хочет нам помочь, – успокаивала себя Калинина. – И Стасик давно ее знает. Да и Валентин Петрович… знал».

Траурную церемонию родственники Каверина перенесли достаточно спокойно. Правда, Марина Аркадьевна почти висела на руках у мужа от усталости и горя. Новое черное платье, сшитое рекомендованной Ириной портнихой буквально за одну ночь, смотрелось просто великолепно. Тамара Григорьевна была очень бледна, но держалась с достоинством. Никакого особенного наряда по случаю похорон она заказывать не стала, но даже в обыкновенном черном платке ее лицо казалось застывшим ликом Мадонны.

Оба мальчика все время держались рядом с Евдокией Тимофеевной, которая, как тихий островок в бушующем море, одна внушала стабильность. Бабуся подобный мероприятия очень не любила и посещала редко, но в этом случае отказать родственникам просто не могла. Впрочем, она поспешила уйти при первой же возможности, хотя Андреевы уговаривали остаться ее чуть дольше:

– Как же так, Евдокия Тимофеевна, – укоризненно говорил Арсений Сергеевич, – Вы же больше всех нам помогали: купили цветы, заказали платье для Риночки, а теперь в самый ответственный момент нас бросаете!

Но никакие уговоры на бабу Дусю не подействовали, и она улизнула, как только смогла. «Еще мне не хватало по похоронам шастать, как бабке старой», – с возмущением думала она, вспоминая деревенское прошлое, когда каждая из ее соседок считала просто своим святым долгом проводить человека, даже совсем незнакомого, в последний путь.

Несмотря на преклонный возраст (Бабуся на вопрос об этом всегда только отмахивалась и говорила, что ей где-то «от сорока до девяносто»), думать о смерти Евдокия Тимофеевна не собиралась, поэтому старалась негативных эмоций, хоть каким-то образом с этим делом связанных, всячески избегать.