— Еще дальше? Но они назвали меня фашистом, — сказал Анри. — Куда же дальше? И в любом случае мне на это плевать. — Он открыл дверцу машины. Венсан схватил его за руку.

— Знаешь, если они решают расправиться с кем-то, то не останавливаются ни перед чем, — сказал Венсан. — В твоей жизни есть слабое место, они достанут тебя таким способом.

Анри посмотрел на Венсана:

— Слабое место? Ты имеешь в виду Жозетту и те сплетни, какие о ней рассказывают?

— Да. Возможно, ты не подозреваешь, но все в курсе.

— И все-таки они не осмелятся, — сказал Анри.

— Не думай, что они постесняются. — Венсан заколебался. — Я так ругал Лашома, когда он показал мне свою статью, что он выкинул десять строчек. Но в следующий раз он молчать не станет.

Анри безмолвствовал. Бедная Жозетта, такая ранимая! У него мороз пробежал по спине, когда он представил себе, как она читает те десять строчек, которые выкинул Лашом. Анри сел за руль:

— Садись, ты выиграл, мы едем в редакцию. — Он включил сцепление и добавил: — Спасибо тебе!

— Такого от Лашома я не ожидал, — сказал Венсан.

— Лашом или другой, не важно, — возразил Анри. — Нападать на кого-то в его частной жизни, да еще таким образом, это все-таки слишком мерзко.

— Мерзко, — согласился Венсан. Он заколебался. — Но есть одна вещь, которую ты должен понять: у тебя больше нет частной жизни.

— Как! — воскликнул Анри. — Конечно есть, у меня есть частная жизнь, и она никого не касается, кроме меня.

— Ты общественный деятель; все, что ты делаешь, становится достоянием общественности, и вот доказательство! Тебе надо быть безупречным — во всех отношениях.

— От клеветы не убережешься, — возразил Анри. Какое-то время они ехали молча, потом Анри сказал: — Как подумаю, что они выбрали для этого дела Лашома, именно Лашома! Какая изощренность! — И добавил: — Значит, они ненавидят меня!

— Не воображай, что они тебя любят, — сказал Венсан.

Они остановились у здания газеты, и Анри вышел из машины.

— Мне надо кое-что сделать. Я приду через пять минут, — сказал он.

У него не было никакого дела, но ему хотелось побыть пять минут одному. Он пошел вперед. «Не воображай, что они тебя любят!» Нет, он такого не воображал и все-таки не оценил степени их враждебности; устаревшие лозунги будоражили душу: честный противник, сражаться друг с другом, не теряя уважения, — то были слова двухлетней, нет, вековой давности, смысл которых уже никто не понимал. Анри знал, что официально коммунисты станут подвергать его нападкам, однако втайне тешил себя надеждой, что многие из них сохранят к нему уважение и он даже сумеет заставить их задуматься. «По сути, они меня ненавидят!» — сказал себе Анри. Он шел куда глаза глядят, Париж был прекрасен и печален, как Мертвый Брюгге в золотистой дымке осени, и ненависть следовала за ним по пятам. То было неведомое доселе и довольно страшное испытание. «Любовь никогда не бывает целиком обращена к вам, — подумал Анри, — дружба полна случайностей, как сама жизнь, зато ненависть своего не упустит и неумолима, как смерть». Отныне, куда бы он ни шел, что бы ни делал, эта уверенность будет сопровождать его всюду: «Меня ненавидят!»

Скрясин ожидал Анри в его кабинете. «Он прочитал "Анклюм'' и думает, что надо ковать железо, пока оно горячо!» — сказал себе Анри. А вслух спросил:

— Ты хочешь поговорить со мной? — И добавил с притворным участием: — Что-то случилось? Выглядишь ты неважно.

— У меня страшно болит голова: мало спал и много выпил водки, ничего серьезного, — ответил Скрясин. Он выпрямился на стуле, на лице его появилась решимость: — Я пришел спросить тебя, не переменил ли ты своего мнения со вчерашнего дня?

— Нет, — ответил Анри. — И не переменю.

— Тебя не заставило задуматься то, как относятся к тебе коммунисты? Анри рассмеялся:

— О! Я задумался. Я много думал. Я только и делаю, что думаю! Скрясин тяжело вздохнул:

— Я надеялся, что ты в конце концов во всем разберешься.

— Да ладно! Не отчаивайся. Я тебе вовсе не нужен, — сказал Анри.

— Ни на кого нельзя положиться, — сказал Скрясин. — Левые утратили свой пыл. Правые ничему не научились. — И мрачно добавил: — Бывают минуты, когда мне хочется уединиться на природе.

— А что тебе мешает?

— Я не имею права, — ответил Скрясин. Он устало провел рукой по лбу: — Как болит голова!

— Хочешь таблетку ортедрина?

— Нет, нет. Мне предстоит встретиться с людьми, со старыми приятелями — это всегда не слишком приятно; так что я не стремлюсь сохранять полную ясность ума.

Наступило молчание.

— Ты собираешься отвечать Лашому? — спросил Скрясин.

— Конечно нет.

— Жаль. Когда ты хочешь, ты умеешь дать отпор. Ответ Дюбрею — это был хороший удар.

— Да. Но правильно ли я поступил? — сказал Анри, вопросительно глядя на Скрясина. — Я все думаю, насколько надежен твой информатор?

— Какой информатор? — спросил Скрясин, проводя рукой по измученному лицу.

— Тот, что уверяет, будто видел удостоверение Дюбрея и его карточку.

— О! — усмехнулся Скрясин. — Его вовсе не существует!

— Не может быть! Ты это выдумал?

— На мой взгляд, Дюбрей — коммунист, и не важно, вступил он в партию или нет; но у меня не было способа заставить тебя разделить мою убежденность, и тогда я немного сплутовал.