— А я не обижаюсь, — ответил Коперецкий, — вы дома еще лучше пообедаете, да и я лучше пообедаю у родичей, вот и дело с концом. А шампанское, что осталось, ужо выпьем через несколько недель, когда я привезу домой жену.

И это всем тоже понравилось, что жену он «домой» привезет. Как сердечно и просто сказано!

И Коперецкий скрылся во внутренних покоях, отдавшись в руки Бубеника, который ждал уже с крахмальной манишкой и фраком в руках — ведь все дамы семейства явятся в декольтированных туалетах, и тут без фрака не обойтись. Противовесом недостачи в чем-то одном всегда служит недостача в другом. Разница лишь в том, что у одного пола эта недостача обнаруживается в верхней части туалета, а у другого — в нижней. Ну, не чудачество ли это — считать признаком роскоши, когда от привычно сшитой одежды отхватывают какой-нибудь кусок!

— Ну, брачок слатки (милый братец), стяни-ка ты с меня эту шкуру. Видишь, старая жаба, как ты нужен мне здесь? Хоть с кем-то могу по-словацки поговорить, хоть немного язык походит «босиком» — да я за это и сто форинтов не пожалел бы! Такое разнообразие освежает, оно необходимо, поверь мне. Ведь ноге хорошо, когда после тесных сапог она попадает в свободные шлепанцы. Так был ты в зале собрания?

— Был. На хорах.

— Ну и что ты скажешь обо всем?

— Да никогда не поверил бы, ваше высокоблагородие.

— Стало быть, понимаем мы толк в делах? (Коперецкий гордо выпятил грудь и хитро улыбнулся.) Бубеник, а ведь наших словаков не так легко было бы обдурить. Как ты считаешь?

— А так, что давайте сюда и вторую ногу, а кроме того, когда много народу собирается вместе, они всегда глупее одного отдельно взятого человека, пускай он даже очень глуп.

— Гм! Тут ты, пожалуй, прав. Ты выслушал мою речь до конца?

— Да я уже и дома слушал ее, когда ваше высокоблагородие зубрили.

— Да, золотые запонки в сорочке?

— Уже всунул.

— Эх, Бубеник, если б те две драконши отдали ненароком и две последние жемчужины, вот было бы эффектно!

— Еще бы!

— А может, попроси я, они бы дали их — ну, хоть в этот единственный раз надеть?

— Не думаю, да и зачем?

— Чтоб поднять мой престиж. Бубеник равнодушно махнул рукой.

— Что с жемчугами, что с золотыми запонками, не в них дело. Я своим мужицким умом так соображаю: не пуговицы делают губернатора, а то, сам ли он их застегивает или другие за него.

— Что ты хочешь сказать этим, Бубеник? Подразнить меня вздумал?

— Ничего я не вздумал, просто хочу жилетку на вас надеть. Но вы будто малость похудели. Погодите-ка, давайте сзади пряжкой стяну.

— Вот как? Но что ты сказал давеча? Ах да, что ты уже и дома слышал мою речь?

— Только дома это была вовсе и не ваша речь, — осклабился Бубеник.

— Как так? — строго прикрикнул на него барон. — Что это. за дурацкое замечание, Бубеник?

— Эх! Да ведь вы, когда речь учили, на все корки ругая господина Малинку, зачем, дескать, такую длинную написал.

— Ах ты, иерихонский осел! Разве фрак не мой, хотя я, быть может, и ругаю портного, зачем таким длинным его сшил?

— Фрак? Ну да, фрак. Это верно, про фрак. (Аргумент Коперецкого чуточку смутил Бубеника.)

— Вот видишь, ничего ты не смыслишь в этом деле, только несешь невесть что. А ведь хорошо я ее произнес. Тут-то ты можешь ответить, это уж и твоему разумению доступно, вот что главное.

— Сказана была речь, безусловно, хорошо, всем понравилась, и дамы тоже нахваливали на хорах, вот только одно мне никак не лезет в башку.

— Что такое, старый плут?

— А то, как могла эта речь родить свою же мать.

— Чего, дурак ты этакий?

— Свою же мать, то есть другую речь, — ведь та, что произнес вице-губернатор, как две капли воды была похожа на эту. Коперецкий внимательно завязывал белый галстук перед зеркалом.

— Бубеник, ты же был когда-то бродячим актером, ну, не красней, напрасно скрываешь, я давно это знаю, только не хотел тебя позорить. Но теперь-то мы беседуем по душам. Так вот, говорю, был же ты актером, а поэтому легко можешь угадать, в чем дело. Гардероб у вас был никудышный. Один бархатный плащ, и все! Верно? В нем и Карл Моор красовался, и бан Банк [53] тоже. И ничего дурного в этом не было. А публике, я думаю, и так нравилось?

— Так-то оно так, — заметил Бубеник, — но Карл Моор и бан Банк никогда не появлялись вместе перед рампой, потому что тогда уж и не знаю, что было бы. Ведь самое-то чудо в очередности, с какой вы речь произносили. Вот если б сперва ваша милость произнесли речь, тогда б еще понятно, а как ее мог произнести сначала вице-губернатор, уму непостижимо!

— Что? А ты и не догадался? Какой же ты остолоп! Малинка отдал ему. Разве не ясно?

— И вы, ваше высокоблагородие, это одобряете?

— Одобряю ли? Я в восторге! Этим и обязаны мы успеху. Что за тактический ход! Феноменальная идея, достойная Наполеона, а не Малинки. Но мне все-таки приятнее, что она пришла в голову Малинке, а не Наполеону. Был бы я королем, дал бы ему «Золотое руно»!