Томас так и не смог заставить себя изучать трескучих цикад или сверчков — как и большекрылых жуков, которые жужжат в самое ухо. Только бабочка может неслышно подкрадываться; ее нежные крылья ничуть не колышут воздух при полете. Он мог вытащить пойманную особь из сачка и посадить себе на открытую ладонь — она, бывало, посидит немного, оцепеневшая, а потом взмывает, чуть щекоча ему руку, и перелетает на ближайший цветок.

А потом начинается волнующая погоня: ожидание, пока она сядет; если дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, — осторожно подобраться к цветку, держа наготове сачок. И если не хочешь спугнуть бабочку, надо стать таким же бесшумным, как она сама.

Он наслаждался этим мгновением одиночества — без задиристых речей Эрни, да и без коротких ответов необщительного Джорджа. Похоже, только Джон разделял его любовь к тишине — в самом деле, поразительно, как такой огромный человек может двигаться сквозь заросли джунглей, даже не хрустнув веточкой.

Солнце взбиралось все выше по небу; он видел, как оно подмигивает ему сквозь высокие пальмы. Становилось все жарче. Взмокшая рубашка облепила спину, и он сделал глоток воды из фляги. У нее был металлический привкус. Неподалеку раздался звук ружейного выстрела — это Эрни положил начало своей коллекции.

Изящная кремовая бабочка — возможно, Эндимион — лениво пролетела рядом, блеснув на солнце крылышками. Томас оттолкнулся от стены колодца и прокрался за ней. Когда она опустилась на изогнутый цветок, внутри которого собралась липкая влага, он приготовил сачок. Резкий взмах — сачок раскрылся и принял в себя бабочку.

— Иди сюда, малышка, — сказал Томас.

Он осторожно перевернул сачок и вытряхнул бабочку в одну из морилок, выложенную гипсом, пропитанным капельками цианида. Бабочка заметалась внутри банки. Томас знал, что она скоро умрет, и очень надеялся, что насекомое не попортит себя тем временем. Когда бабочка затихла, он осторожно открыл банку и достал ее с помощью пинцета, держа наготове коробку-накопитель из пробкового дерева. Установил грудную клетку особи в желобок, вырезанный в пробке, и проткнул ее булавкой. На миг показалось, что бабочка вздохнула, приподняв и опустив грудь, и он позволил себе мизинцем погладить ее нежное крылышко.

На него всегда накатывал приступ вины, когда он убивал бабочек, но ему хотелось надеяться, что смерть их не мучительна. В самом деле, другого способа изучать чешуекрылых не было. Можно, конечно, оставлять их в морилке, пока они не умрут своей смертью, но тогда есть риск, что бабочки придут в негодность, если будут биться о стенки, или просто их нежные крылья растреплются от возраста. А так он посадит особь на булавку, должным образом классифицирует ее, подпишет этикетку и отправит себе на родину в Англию — вот это и будет идеальный образец.

Он уже собрал десяток бабочек, включая еще двух Helicopis endymion, которых обнаружил прилепившимися к оборотной стороне листа в форме сердца, и парусника с раздвоенным хвостом. Он снова присел на край колодца и стал следить за гигантскими голубыми морфидами, плавно скользившими среди верхушек деревьев. При каждом взмахе крылья вспыхивали ярко-голубым светом — Томас не сомневался, что, не будь лес таким густым, их было бы видно за полмили. Ему вдруг стало грустно — похоже, они никогда не опустятся на землю, а он никогда не доберется до них.

Треск сучьев известил о возвращении Джорджа и Эрни. Харрис нес в руках несколько пакетов, обернутых в бумагу. Кровь, словно чернила, пятнами проступила наружу. Пауло с мрачным видом протянул Томасу бумажный кулек, чтобы тот в него заглянул. Крошечные тельца мертвых птичек — колибри, — сложенные внутри, напоминали конфетки в ярких обертках. Выстрел, произведенный Эрни, был таким искусным, что почти не оставил на них следов.

— Estao mortos.

Пауло скорбно заглянул в свой небольшой пакет.

— Он так и не понял, зачем я сдираю с них кожу, — сказал Эрни. — Думаю, он хотел, чтобы я взял с собой их тушки, для еды. И очень огорчился, когда я свалил все на землю. Да кому эта мелочь нужна. Разве что муравьям чуть-чуть повозиться. Готов поспорить, на обратном пути там уже все будет чисто.

Он остановился.

— Слушай, старина, — вырвалось у него, — неужели ты настолько рад нас видеть?

Томас с ужасом понял, что Эрни с выражением крайнего изумления на лице уставился на его пах. Он сорвал с головы шляпу и опустил руки перед собой. Джордж отвел взгляд, краснея, и сразу же увидел что-то интересное в подлеске, в нескольких шагах от них. Он сделал знак Пауло, чтобы тот присел на корточки рядом с ним.

— Не знаю, о чем это ты, — произнес Томас.

Он тут же поспешил сменить тему разговора.

— Впрочем, после укуса муравья я чувствую себя не совсем обычно.

— В чем это проявляется?

Теперь Эрни стоял прямо перед ним, складывая птиц в свою сумку и пристраивая дробовик через плечо.

— Все как будто громче стало, острее, что ли. Усталость какая-то и…

— И сердце бьется гораздо чаще?

— Да, — ответил Томас. — Что это? Какой-то яд?