Завтра. Он перевернулся на спину и закинул руки под голову. Снова представил себе лес — благоухающие деревья, вьющиеся цветы. Вот он стоит на поляне с сачком в руке, а вокруг него летает целое облако бабочек. Он даже различает знакомые виды — разноцветные Papilio machaon, прозрачные Cithaerias aurorina с ярко-розовыми пятнышками на нижних крылышках, и там, в самой середине этого облака он видит ее — свою бабочку. Левые крылья отливают черным цветом, а правые горят зеленовато-желтым: сумасшедшая асимметрия, которая противоречит всем законам природы. Его бабочка крупнее всех остальных, и она парит по-королевски, только она одна.

Эту бабочку никто никогда не ловил и не описывал. Томас узнал о ней от Питера Кроули в ботаническом саду Кью. Он стоял как-то вместе с Питером в Пальмовой оранжерее в Кью. Пришлось снять пиджак и обмахиваться газетой — в стеклянной теплице, где выращивали тропические пальмы, было влажно и душно. Они обсуждали лекцию о чешуекрылых Южной Америки, которую оба прослушали накануне в Музее естествознания. Эта лекция напомнила Питеру об одной легенде, которая вот уже лет сорок жила в Кью, — о том, что и Альфред Рассел Уоллес, и Ричард Спрус во время своих путешествий по Амазонке видели гигантскую бабочку с раздвоенным хвостом. Оба великих исследователя говорили об этом порознь, чуть ли не шепотом, поскольку не могли ничем подтвердить свои слова, но и тот и другой сходились во мнении, что особь отличалась совершенно необычной окраской: с одной стороны крылья ее были желтыми, а с другой — черными. С такой окраской невозможно было бы летать, так как черные крылья нагревались бы с большей интенсивностью и из-за этой неравномерности одна сторона насекомого перевешивала бы вниз. Ученые сделали вывод, что это, вероятно, игра света и что длинные вечерние тени в джунглях искажают изображения предметов — так, например, луна кажется ближе, когда только-только встает из-за горизонта. Да и вообще, им хватает возни с видами, которые они уже открыли, — зачем еще ломать голову над тем, чего, возможно, не существует на свете.

Томасу вспомнилось, как запотевали маленькие круглые очки Питера, пока они разговаривали, как заплетался его неповоротливый язык, как позади него стояла девочка с голубой ленточкой в волосах и эта малышка чуть было не сорвала нежный цветок с острого стебля одного из экспонатов. А потом Питер сказал нечто такое, что Томас сразу же понял: жизнь его изменилась — раз и навсегда.

«Тот парень, с которым я тебя познакомил, — Райдвел — спрашивал о тебе. Похоже, планируется экспедиция в Бразилию — для сбора образцов. Один местный тип — он там у них вроде каучукового магната — спит и видит, чтобы привлечь интерес к своей компании со стороны Британии. Вот он и решил профинансировать через Музей естествознания поездку нескольких человек в джунгли Амазонки. Райдвелу запомнилось твое высказывание о том, какое значение имеет хотя бы небольшое признание в области собирания жуков и охоты на бабочек в Англии. Он поинтересовался, не захочешь ли ты попытать счастья».

Миф о черно-желтой бабочке прочно засел в мозгу Томаса. И Питер, и друзья из Энтомологического общества поддерживали его, и он решил не только воспользоваться возможностью и осуществить свою мечту стать профессиональным ученым-натуралистом, но и отметиться в истории науки: поймать неуловимую бабочку, изучить ее, дать ей название и привезти домой.

«Вот увидишь, любовь моя, — сказал он тогда Софи. — В этом мое истинное призвание. Отныне жизнь наша станет такой яркой!»

Она засмеялась в ответ, гладя его по лбу.

«Ну, если ты это так себе представляешь, как же я могу удерживать тебя? Ты просто обязан ехать. А обо мне не беспокойся».

И вот теперь, в своем воображении, Томас, затаив дыхание, крадется к ней. Остальные бабочки взлетели к верхушкам деревьев, в то время как его бабочка — его Papilio sophia, так он решил ее назвать — осталась парить низко над землей. Он нацелил свой сачок. Бабочка застыла на мгновение, а затем ринулась прямо в сеть.

Должно быть, он спал: чересчур идеально все выглядело, чересчур по-настоящему. Он проснулся, чувствуя отвердевшую плоть между ног; сквозь ставни доносился пронзительный птичий хор.

Из другого конца комнаты раздалось громкое ворчание Эрни. Очевидно, хоть доктор и интересовался птицами, но только не ранним утром.

— Может, заткнешь их как-нибудь? — простонал он, после чего натянул покрывало и зарылся в него головой.

У Томаса ныла спина. Привыкший к жесткой койке на корабле, позвоночник бунтовал после ночи, проведенной в скрюченном положении, но Томас не мог позволить этой тупой боли помешать ему в первый день охоты за бабочками.

Джон и Джордж уже сидели молча за столом и завтракали — ели булочки и пили кофе, запах которого заполнил всю комнату. Джордж протянул ему кофейник — скорее из вежливости, чем по доброте, невольно подумалось Томасу, — а затем вернулся к книге; держа ее на расстоянии, он читал через очки и переворачивал страницы чистыми белыми руками. На нем, как обычно, был строгий черный жилет, а запонки на рубашке блестели в квадрате солнечного света, падающего из окна. «Интересно, долго ли ему удастся оставаться таким сдержанным и опрятным и не растает ли от жары помада на его голове?» — подумал Томас.

Томас взял обеими руками чашку с теплой жидкостью и сделал глоток. Густой и терпкий, кофе совсем не походил на тот жидкий и мутный напиток, который подавали в «Звезде и подвязке» в Ричмонде или варила его служанка дома; попробовав его, он непроизвольно поперхнулся и, подняв глаза, увидел, что все присутствующие смотрят на него. Джон улыбнулся и пододвинул к нему сахар. Преисполненный признательности, Томас бросил три куска в чашку и размешал. Теперь это была крепкая, сладкая смесь, и он выпил все без остатка, а потом еще одну чашку.

Эрни Харрис пришел к столу и уселся, почесывая лицо и зевая. Волосы его торчали во все стороны, и он попытался пригладить их руками. До этой минуты никто не проронил ни слова, но Эрни не из тех, кто будет молчать, когда можно поговорить.

— Кто-нибудь спал во время этого ночного гама?

Теперь он принялся за усы — покрутил их кончики, прежде чем налить себе кофе.

Все остальные переглянулись.

— Какого гама? — спросил Джордж.

— Проклятые насекомые! И черт знает что еще. И эти птицы сегодня утром. Орут как на рынках в Ист-Энде!