Шрифт:
Несмотря на очевидность преднамеренного убийства братьев Габриловичей своим сообщником, латвийская полиция объявила фальшивое медицинское заключение об их «самоубийстве».
Поскольку угроза разоблачения со стороны Габриловичей отпала, явные и тайные покровители организаторов нападения развернули версию о якобы уголовном характере нападения.
Начало «уголовной» версии положило само министерство иностранных дел Латвии, опубликовавшее еще в день нападения (когда следствие, по существу, и не начиналось,) сообщение, что нападение совершено с целью грабежа. В уже упоминавшейся ноте правительства СССР от 11 февраля 1926 года прямо говорилось:
«Оставляя Союзное Правительство в неведении о ходе и результатах следствия, Латвийское Правительство в то же время публикует официальные сообщения, в которых по неизвестным Союзному Правительству причинам еще в самом начале следствия стремится вразрез с общеизвестными уже фактами представить нападение на дипломатических курьеров СССР как простое уголовное преступление» [33] .
Многое указывало, что «уголовная» версия предусматривалась еще до начала налета. Разве не в целях камуфляжа была задумана вся эта мишура с черными маскарадными масками, возгласами бандитов «Деньги!» и прочее.
33
Там же.
В действительности бандитов ни деньги, ни ценности в данном случае не интересовали. Их не интересовали и другие пассажиры, среди которых были иностранцы-бизнесмены. Их интересовали только советские дипломатические курьеры и их почта.
Версию об уголовном характере нападения твердили на все лады все буржуазные газеты. Была пущена «утка» о том, что-де «расследование в Латвии подтверждает уголовные цели нападения». В других сообщениях утверждалось, что «литовские власти также подтверждают, что Габриловичи совершили ранее целый ряд грабежей». Однако эти сообщения были опровергнуты.
В номере официоза «Летува» («Литва») от 20 февраля 1926 года было сообщено следующее:
«Расследование показало, что Габриловичи — поляки по национальности, которые занимались темными делами и имели в Польше брата-офицера. Также установлено, что они часто встречались со своим братом и виделись с ним перед самым нападением на курьеров. Таким образом, это нападение было политическое, а не просто нападение разбойников. Но нити его надо искать в Вильно (захваченном тогда поляками. — Авт.) или Варшаве».
Таким образом, литовский официоз не только отвергал уголовный характер нападения, но и прямо указывал, где искать его организаторов.
Убедившись, что никто не верит в версию о нападении с целью грабежа, в ход пустили новую, так называемую «литовскую» версию, согласно которой нападение совершено литовцами в отместку якобы за смерть дипкурьера Плющаускаса, умершего в поезде около Москвы в октябре 1925 года. Вдохновителей новой фальсификации не смущало, что вскрытие трупа литовского дипкурьера, произведенное в присутствии литовского официального представителя, установило, что смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг и не связана с какими-либо насильственными действиями. Вещи и почта умершего были переданы представителям Литвы в полной неприкосновенности.
Абсурдность и этой версии была очевидной, но и к ней заранее готовились прибегнуть организаторы нападения. Иначе для чего бы понадобились литовское гражданство нападавших, их выброшенные из поезда на снег литовские паспорта и литовские деньги, найденные в карманах Габриловичей! Все это должно было свидетельствовать о желании бандитов скрыть свое гражданство и тем подтвердить причастность к нападению именно литовских органов. А приписать им нападение было бы кое-кому очень выгодно. Улучшавшиеся отношения между Литвой и СССР были бельмом на глазу у английских и особенно у польских правящих кругов. Империалисты хотели во что бы то ни стало сорвать советско-литовские переговоры о заключении договора о развитии дружественных отношений, уважении суверенитета и территориальной целостности. Предполагалось, что, подбросив «литовскую» версию, можно будет обострить отношения между обоими государствами. Однако эта грубая и глупая затея провалилась. В сентябре того же года советско-литовский договор о взаимном ненападении и нейтралитете был подписан.
Проходил месяц за месяцем, а расследование бандитского нападения фактически не продвинулось ни на шаг.
Были написаны три толстых тома следственных материалов, допрошены 75 человек в качестве свидетелей (не имевших часто никакого отношения к делу) — в общем следствие шло вроде бы полным ходом, но было ясно, что прокурор Ринке и следователь по особо важным делам Эванс сознательно топчутся на одном месте. Махмасталя допрашивали пять раз. Допрос отличался грубостью и угрозами. Махмасталь вспоминал, что прокурор Ринке кричал ему: «Я заставлю вас говорить, комиссар Махмасталь!»
С ним на допросе обращались так, будто не на него напали, а он сам на себя напал. Судебные власти теряли самообладание, и это понятно. Провалилась их версия, что нападение было предпринято с целью ограбления; еще меньший срок прожила версия о нападении как мести литовцев.
Следствие тянулось свыше полутора лет, и наконец, когда его устроители решили, что подлинные организаторы диверсии остались, по крайней мере для широкой публики, в тени, было принято поистине удивительное решение о… прекращении дела и сдаче его в архив.