Документ, подготовленный Советом Министров и одобренный ЦК, был вынесен на обсуждение весной 1989 года. И вызвал очередной взрыв недовольства в Прибалтике. Мы опять не объяснили заранее, что речь идет лишь о первом этапе политической реформы. Общественность трех республик восприняла его как окончательный ответ центра на их требования о самостоятельности, паллиатив, или полуотказ. Запоздалые разъяснения по этому поводу слушали вполуха и всерьез не принимали.

В марте 1989 года публикуются предвыборные тезисы Народного фронта Эстонии с требованиями реализовать решение Верховного Совета республики о суверенитете, существенно изменить отношения собственности, создать новые институты власти на базе народных движений. В тех условиях исключительно важна была позиция партии. Однако она просто не умела работать в условиях демократии. Партийные лидеры, привыкшие заниматься хозяйственными делами, растерялись, когда понадобилось действовать политическими методами.

Партийные органы с самого начала отнеслись к новым движениям с подозрением, хотя там уже было немало коммунистов. В ЦК тоже преобладал взгляд на них как на детище сепаратистов и националистов. Такие элементы во фронтах действительно были, но нельзя было сводить к этому оценку массовых движений. Не удосуживаясь глубоко и серьезно проанализировать новое явление, впадали в панику.

Настолько номенклатура привыкла к удобному для себя монотонному течению жизни, что малейшие перемены вызывали панические настроения. Кооперативы — паника. Самостоятельность предприятий — паника. Экологические требования «зеленых» — паника. И уж совсем безоглядная паника с началом политической реформы. Мне все чаще приходилось говорить на эту тему:

— Ничего не надо драматизировать… Впервые мы занимаемся политической реформой такого масштаба. И у нас не должно быть заботы, как при этом объегорить свой народ. Сами призвали его к переменам, к переосмыслению всей своей жизни. Если появится что-то негодное, неприемлемое, будем и это обсуждать, опровергать, отвергать. А то мы вроде напуганы.

Неформальные организации были, что называется, с порога объявлены оппозиционными. Но ведь и с оппозицией надо взаимодействовать. Однако тянули с этим в расчете: может быть, сгинут, исчезнут как дурной сон? Если бы уже на первых порах возникло сотрудничество между партийными организациями и неформальными объединениями, выборы народных депутатов в 1989-м могли бы интегрировать партию и народные фронты в общий политический процесс. Но так не случилось, партия проморгала этот начальный этап, и во всех Прибалтийских республиках фронты выиграли выборы народных депутатов СССР.

Ободренные примером, стали действовать более решительно аналогичные организации других республик. В июне был создан Народный фронт Грузии, в мае — движение «Бирлик» в Узбекистане, в сентябре — украинский РУХ. В Молдавии, Ереване неформальные движения проводили несанкционированные митинги. Прибалты, как более опытные и организованные, снабжали их идеологическими материалами, пытались наладить координацию.

Рассказывая коллегам о своей поездке на Украину (февраль 1989 года), я говорил, что там «есть национальный вопрос, особенно принимая во внимание роль реакционной эмиграции от Петлюры до Банде-ры. Но в народе сильны интернационалистические привязанности. Поэтому глашатаям «самостийности» приходится ездить за допингом в Прибалтику. Этим «искровцам» пожара так и не удалось разжечь, даже костры не воспламеняются. Народ не принимает их претензий, особенно рабочий класс».

Был ли я тогда не прав, не приукрашивал ли ситуацию? Такое впечатление сложилось тогда после поездки, думаю, оно отражало настроения трудящихся Украины. Но вот активность, организованность экстремистов, их жажду любым способом, пусть даже ценой ухудшения жизни людей, прорваться к власти, манипулирование святым чувством любви к своей нации — все это я, видимо, недооценивал.

Началась мощнейшая эскалация действий Народных фронтов. Все больше стали брать верх сепаратистские тенденции. И подстегнули их не только процессы, происходившие в Прибалтике, но и тбилисские события апреля 1989 года. Когда я прилетел из Лондона, мне прямо в аэропорту сказали, что в Грузию введены войска для охраны «объектов». Разбираться на ходу в деталях было трудно, но, почувствовав, «что-то назревает», я поручил Шеварднадзе и Разумовскому выехать в Тбилиси и прояснить ситуацию. Эта поездка, однако, была отложена, поскольку на другое утро грузинское руководство проинформировало, что положение стабилизируется. А в ночь с 8 на 9 апреля разразилась гроза.

Последующие дни были всецело заполнены усилиями не допустить эскалации, по возможности свести к минимуму последствия столкновения на центральной площади грузинской столицы. 20 апреля Шеварднадзе, только что вернувшийся в Москву, доложил Политбюро о положении в республике. Слушая его, я все время возвращался к мысли: политические методы наши кадры считают проявлением слабости. Главный аргумент у них — сила. Членам ЦК надо было выйти к народу, но они предпочитали сидеть в бункере. Сколько ни говорили мы до этого о работе в условиях демократии, а всерьез, оказывается, никто не принял. И дошло до трагедии. А ведь в ноябре 1988 года в Тбилиси назревало нечто подобное как реакция на проект конституционных поправок. Тогда я попросил Шеварднадзе в течение ночи накануне открытия сессии Верховного Совета СССР договориться с земляками, объяснить им происходящее. Обратился к грузинской общественности с устным посланием, оно было услышано и понято. Ответ вылился в мощную эмоциональную реакцию: люди радовались, обнимались, плакали. Грузины — люди гордые, с развитым чувством достоинства, но чрезвычайно высоко ценят дружбу и уважительное отношение.

Вставал и другой вопрос. Чтобы принимать правильные решения, нужно иметь точную и правдивую информацию. А я, читая шифровки, сразу же видел интересы того или иного ведомства, у каждого из которых была своя «правда». Из Тбилиси внятная информация вообще вовремя не поступала. А ведь в таких вопросах не семь, сто раз надо отмерить, прежде чем отрезать.

Когда речь зашла об участии армии, я резко сказал Язову:

— Дмитрий Тимофеевич, запомни навсегда и сегодня же отдай приказ: отныне без решения высших инстанций участие армии в гражданских делах запрещено.

Взорвался на том заседании Рыжков:

— Мы — члены Политбюро, я — глава правительства, узнаём о событиях из газеты «Правда». Куда это годится! Командующему армией в Грузии кто-то дает указание из Москвы, а правительство — ни слухом ни духом, ничего этого не знает! И Михаил Сергеевич — Председатель Совета Обороны, Генеральный секретарь — не знал. Как же так?

Сколько мне пришлось выдержать «испытующих взглядов», слышать прямых упреков, что-де генсек знал обо всем, что предпринималось грузинским руководством. В марте 1994 года Гавриил Попов в одной из публикаций заявил: никогда не поверю, что Горбачев не знал.