У всех была на памяти попытка как-то решить «российскую проблему», предпринятая еще при Хрущеве. Тогда создали Бюро ЦК КПСС по РСФСР со своим аппаратом. Оно просуществовало несколько лет, пока не было признано, что структура эта нежизненная, порождает ненужное дублирование функций партийного руководства. Тем не менее, поскольку ничего лучшего не придумали, решили использовать этот опыт с надеждой, что в новых условиях он окажется более успешным. На Пленуме в декабре 1989 года было создано Российское Бюро

ЦК КПСС под председательством генсека, в которое вошли Воротников, Власов, Манаенков, Прокофьев, Гидаспов и ряд других лиц. Но собиралось оно редко и пользы особой не принесло. Тут была и моя вина — разрывался между многими заботами.

А главное, создание Бюро в парторганизациях встретили с откровенным неудовлетворением, приняли за попытку обойтись полумерой и погасить движение за образование РКП. Волна таких настроений нарастала, причем напор на руководство шел главным образом со стороны «фундаменталистских» кругов. Ими двигал и чисто прагматический интерес. Многие члены ЦК КПСС, выбитые перестройкой из привычной обстановки и неспособные «вписаться» в новые условия, рассчитывали воспользоваться этим шансом, чтобы вновь всплыть на поверхность.

Вопрос многократно обсуждался на Политбюро, и с учетом нарастающего давления снизу все-таки пришлось согласиться с выделением Компартии России. А после того как приняли это решение, фактически пустили дело на самотек. «Российское движение» оказалось в руках сложившейся к тому моменту контрреформаторской фракции в партийном руководстве. Это отчетливо проявилось уже на совместном заседании Российского Бюро ЦК и Подготовительного комитета. В своем вступительном слове я без обиняков сказал об опасностях, связанных с формированием РКП. Глуше говорилось об этом в докладе Манаенкова. Выступавшие соглашались, что нельзя допустить, чтобы вновь созданная Компартия России стала оппозиционной по отношению к КПСС организацией, стоящей на догматических позициях. В то же время ссылались на то, что «коммунисты настроены однозначно», «трудно противостоять напору», за которым стоят национальные обиды, горечь за ущемленное по сравнению с другими республиками положение партийных организаций. Прозвучали и намеки на то, что РКП поможет отстоять социалистические ценности, а подразумевалось на самом деле восстановление монопольного господства партии.

Заключая дискуссию, я подчеркнул, что российский вопрос — это центральный вопрос перестройки, от него зависит все остальное. И возник он не на пустом месте, а на почве реальных трудностей в развитии России, допущенных здесь ошибок, да и активизации национальных движений в других республиках. Но его хотят использовать, на нем спекулируют и Косолапое, и Ельцин. Встанем на путь российского изоляционизма — погубим и Союз, и Российскую Федерацию.

Словом, не лежала у меня душа к этому предприятию, с самого начала я предчувствовал, чем оно может обернуться. А поскольку противостоять общему давлению действительно было невозможно, думал о том, как хотя бы свести к минимуму негативные последствия.

Конференция коммунистов России открылась 19 июня 1990 года. Поскольку она проходила всего лишь за две недели перед XXVIII съездом КПСС, после долгих дискуссий решили отдельных выборов не проводить, уполномочить делегатов, избранных от партийных организаций России. Тем самым сразу повышался статус конференции. Она приобретала значение своего рода генеральной репетиции съезда. А учитывая, как я уже говорил, что коммунисты России составляли большинство в КПСС (62 процента), то в определенной степени предрешала его исход.

В президиум были приглашены представители государственного руководства: союзного — Лукьянов, Рыжков; российского — Ельцин, Силаев. Формирование органов конференции прошло спокойно. Правда, когда начали обсуждать повестку дня, слово взял первый секретарь Киселевского горкома КПСС Кемеровской области Авалиани и огласил предложение изменить статус конференции, преобразовав ее в первый, учредительный съезд Российской компартии.

Это не было чем-то неожиданным, вопрос, по сути дела, был предрешен. Состоялся краткий обмен мнениями, и в конце концов решили выслушать доклад Генерального секретаря ЦК КПСС, а уж затем договориться о порядке дальнейшей работы. Одновременно договорились дать слово представителям сформировавшихся к тому времени Демократической платформы и Марксистской платформы в КПСС. Само по себе это свидетельствовало о том, насколько далеко продвинулась демократизация партии. Ничего подобного она не знала с 1921 года, когда было покончено со всеми — организованными и стихийными — проявлениями инакомыслия.

Возникла дискуссия вокруг предложения пригласить на съезд в качестве гостей группу рабочих. Дело в том, что среди делегатов оказалось ничтожно малое число рабочих, их оттеснили секретари парторганизаций. Конференция и, естественно, съезд превращались в форумы партийных функционеров преимущественно районного и городского звена. Таков был результат выборов, в ходе которых партаппаратчики организовали мощное давление, попросту сами себя и делали делегатами. Я был за то, чтобы дать мандат представителям рабочего класса с правом совещательного голоса. Так, в общем, и решили. Они, между прочим, и на Российской конференции, и на съезде КПСС «задавали жару», даже выделились в своего рода секцию.

Любопытна история доклада. Задолго до конференции была организована группа по подготовке материалов. Затем на Политбюро решили, что выступить следует генсеку. Откровенно говоря, только на совете представителей делегаций узнал, что есть альтернативный доклад. Поначалу согласился было с предложением распространить его среди делегатов в письменном виде. Но что-то меня насторожило. Взял домой, прочитал и убедился, что написан он совершенно с других позиций. Пришлось отказаться от идеи «распространения», сказать, что использую этот материал как один из источников для подготовки своего доклада.