Хотя тридцать лет во главе осажденной крепости наложили свой отпечаток на мышление Фиделя Кастро и стиль его руководящей деятельности, я не исключаю, что творческие возможности этого крупного политика позволят ему либо возглавить процесс перемен, либо открыть дорогу новым людям. Это было бы великолепное завершение его исторической миссии.

Экскурс в историю

Для людей моего поколения хорошо памятно, как в Советском Союзе радовались развитию отношений с Китаем после Второй мировой войны. Мы дружно распевали: «Москва — Пекин», «Русский с китайцем — братья навек», «Сталин и Мао слушают нас, слушают нас…». И были искренни в своих чувствах. Исключительно важным было то, что дружественные отношения воплощались в осязаемых связях между тысячами советских людей и китайцев — рабочих, инженеров, студентов. На советских заводах выполнялись огромные китайские заказы, в самом Китае с нашим участием строились сотни заводов, в Советский Союз пошли китайские товары — термосы, кеды, фонарики, эмалированная посуда, ткани. Эти связи конкретно ощущались миллионами людей в обеих странах.

Будучи комсомольским работником, я организовывал встречи наших специалистов, работавших в Китае, с молодежью. Их рассказы вызывали огромный интерес. Многое шло на эмоциональном и даже эйфорическом уровне. Нас радовало, что такой огромный народ тоже строит социализм. Какой социализм, что за социализм, мы, конечно, тогда еще не знали. Но победа революции в Китае воспринималась как одно из самых потрясающих событий после Второй мировой войны.

Поэтому с большой тревогой и переживанием, с непониманием — это я говорю и о себе — были встречены охлаждение, взаимная перебранка, открытые столкновения и, наконец, разрыв сотрудничества на многие годы. Люди наши, в общем-то, не восприняли, не одобрили принятые тогда политические решения.

Теперь причины разрыва известны и понятны. Хотел бы в этой связи отметить лишь следующее. Китайское руководство, прежде всего Мао Цзэдун, не приняло ни способа, ни самой сути разоблачения культа личности, которое предпринял Хрущев на XX съезде партии в 1956 году. И хотя Пекин всегда подчеркивал китайскую специфику, там восприняли эти разоблачения как удар и по своей политической и идеологической системе. Началась полемика. В «Жэньминьжибао» напечатали статью «Об опыте диктатуры пролетариата». По-моему, так она называлась. Затем другую — «Еще раз об опыте диктатуры пролетариата». В «Правде» опубликовывались ответные материалы, сначала без упоминания Китайской компартии, потом с более четким адресатом. Обе стороны не вникали в аргументы друг друга, нарастало взаимное раздражение, применялись все более грубые эпитеты.

В политическую борьбу оказались вовлечены коммунистические и рабочие партии, она коснулась всех левых организаций и движений.

Но имелась и другая причина советско-китайского разрыва. Китайская сторона была остро задета и возмущена тем, что Советский Союз отказал ей в передаче технологий производства атомной бомбы. Я считаю, что это-то как раз было объективно оправдано, поскольку к тому времени уже становилась общепризнанной идея нераспространения ядерного оружия. Правда, Хрущев руководствовался, видимо, не столько этим соображением, сколько стремлением сохранить особые позиции для удержания влияния на Китай. И в том, как это сделали, далеко не все было просчитано до конца. Был избран, казалось, самый простой путь закрепления за СССР роли гегемона в социалистическом лагере и коммунистическом движении. Но самый простой путь далеко не всегда оказывается самым верным, В любом случае ошибкой Хрущева был массовый отзыв из Китая советских специалистов. Китайская сторона не без основания восприняла эту акцию как проявление гегемонистских методов.

Этот краткий экскурс в историю завершу двумя соображениями. Во-первых, вопреки всем перипетиям советско-китайского разрыва в народе нашем всегда сохранялось уважительное отношение к Китаю, его культуре, достижениям и способностям. Народ на уровне своего национального и обыденного сознания понимал необходимость сотрудничества с этой страной, с ее людьми. Это всегда присутствовало и так или иначе улавливалось на политическом уровне. Во всяком случае, я всегда придавал огромное значение этой стороне дела.

Во-вторых, размышляя сейчас над тем, как складывались отношения с Китаем, осознаешь, насколько остро реформаторские шаги Хрущева, связанные с радикальной переоценкой развития страны в годы господства сталинизма, задевали не только наше собственное общество, но и взаимоотношения с государствами, которые приняли нашу модель, пусть даже с какими-то модификациями и спецификой. Не только ведь Мао Цзэдун и его окружение болезненно восприняли курс XX съезда КПСС. Цепная реакция пошла по многим коммунистическим партиям. Всему левому движению оказалось нелегко рвать с иллюзиями, а в значительной мере — и практикой, так или иначе связанной со сталинизмом.

Признавая огромные заслуги Хрущева в освобождении от оков сталинизма, следует сказать, что и сам он не смог целиком освободиться от гегемонистских замашек, что сказалось и на наших отношениях с Китаем. Но, конечно, неверно объяснять все лишь просчетами советского руководства. Честолюбивые проекты «великого кормчего» вывести свою страну за несколько лет в первый ряд мировых держав, не считаясь с реальными возможностями и интересами людей, пришлось оплачивать дорогой ценой. «Большой скачок», «народные коммуны», «культурная революция» — все эти непродуманные революционистские кампании при их национальной специфике были сродни сталинским тоталитарным методам манипулирования обществом.