Подойдя ближе, я увидел знаки различия американского офицера. Он приветствовал меня и что-то начал говорить. Естественно, я ничего не понял. В итоге я привел его в наше расположение. Собрались офицеры, старшины. Американец что-то просил, показывал, изображал. С трудом удалось понять, что ему нужна лошадь.

Я сказал об этом командиру роты.

— Ого, чего захотел! — воскликнул Сорокин. — Лошадь ему!

Американец, видимо, что-то сообразил, увидев реакцию Сорокина, и показал на пальцах и, жестами, что он поедет на лошади в свое расположение, а потом сразу ее вернет.

— Ладно, проверим. Приведите мою лошадь! Не вернет — я сам накажу себя за доверчивость.

Крапивко привел коня Сорокина — гнедого красавца со светлыми гривой и хвостом. Американец рассыпался, как мы поняли, в благодарности, вскочил в седло, помахал рукой и уехал. Сразу было видно, что наездник он отменный.

Все считали, что лошадь и седло потеряны безвозвратно. Но на следующее утро приехал американский солдат, говорящий по-русски, вернул лошадь и седло и пригласил всех офицеров в свою часть на ужин.

У офицеров начался переполох. Ординарцы стирали им гимнастерки, надраивали до блеска сапоги, подшивали воротнички, гладили, чистили. Офицеры вытащили в сарай ванну, нагрели в бочке из-под бензина воду и по очереди начали мыться, бриться, стричься.

Ваня Живайкин потом мне рассказывал об этом приеме-ужине.

Гостей у КПП встретил солдат, владеющий русским языком, и проводил их в часть. Американские офицеры высыпали на улицу, построились в один ряд вдоль дорожки к входу в дом. Наши офицеры во главе с Сорокиным пошли вдоль этого ряда, жали каждому руку. Последний в шеренге гостеприимным жестом пригласил их войти в дом. Там уже были накрыты столы. Все расселись. Из другой комнаты вышли девушки и уселись рядом с американцами.

Американский старший офицер спросил у Сорокина, где их дамы, почему их не привезли. Затем сказал что-то, и американские офицеры повели своих девушек вокруг стола и посадили рядом с нашими, а сами сели напротив. Начались тосты за Победу, за дружбу, за русских победителей.

Пили виски и коньяк. Девушки не отставали. Напитки наливали в большие рюмки, чуть прикрыв дно.

Когда был переведен на русский язык тост «За русских победителей!» — все поднялись. Встали и наши офицеры, но рюмки в руки не взяли — Сорокин приказал.

Американцы замерли, не донеся рюмки до губ, недоуменно смотрели, зашептались. К Сорокину подскочил переводчик:

— В чем дело, господин майор?

— Налейте нам полные бокалы!

Переводчик перевел, и грохнул смех. Всем нашим офицерам наполнили бокалы. Когда возгласы и смех стихли, Сорокин сказал:

— Мы, русские офицеры, к вашему тосту хотим добавить — за наших славных союзников американцев! — И он первый осушил бокал виски.

Девушки завизжали, полезли целоваться к нашим офицерам, сели им на руки, обняв за шею.

Сорокин велел Живайкину принести водку. В нашем обозе водка хранилась в канистрах, и пришлось разливать ее в стеклянные бутылки, найденные у хозяев.

Американцы рассматривали этикетки бутылок, но Сорокин сказал:

— Переведите. Во всех бутылках, какие бы на них ни были этикетки, — русская водка.

— Водка! Водка! — зашумели вокруг, отодвигая виски и коньяки.

В зал стали подходить еще девушки, их рассаживали с американскими офицерами. Началась настоящая пьянка, танцы, флирт.

Американцы выражали крайнее дружелюбие, обнимали наших офицеров, говорили, что не любят англичан — чопорных, холодных, корректных. Выражали мнение, что русские такие же, как и американцы. Наши офицеры с этим соглашались — простота общения и дружелюбие их покорили.

Ваня Живайкин так высказал свое восхищение знакомством с американцами и их подругами:

— Знаешь, Саша, если бы они говорили по-русски, их можно было бы принять за наших — хорошие ребята.

Наша спокойная «пограничная» жизнь на демаркационной линии продолжалась недолго. Вскоре нас сменила другая часть.

Мы вновь ехали к Дунаю, а затем вдоль его берегов. И опять нас поражали виды на каменные замки, островерхие кирхи, на острова-крепости и на реку в высоких зеленых берегах. Говорят и поют о голубом Дунае. Я же видел его только зеленым — в нем отражались высокие зеленые горы.

Мы возвращались к городу Санкт-Пельтен, у которого встретили Победу. Тогда мы не были в самом городе, теперь же мы въезжали в него по шоссе, идущему от Вены. Комендант Санкт-Пельтена определил нашу дислокацию в горном селе вблизи города. Наш обоз и солдаты, передохнув, стали подниматься по асфальтовой дороге в горы. Вдоль дороги шел огромный овраг, поросший лесом, а примерно на середине подъема в горы находилась плоская площадка. На ней скопились машины, подводы, люди. К ним присоединились и мы. Здесь артисты давали концерт. Мы разместились на склоне оврага, как в амфитеатре, а на площадке-сцене был развешен занавес, почти не скрывавший артистов и музыкантов.