— Что же вы так поздно? Ну, как съездили? А мы знаем ваш секрет, что вы к доктору ездили.

— Я вам, Л.H., перед отъездом сказал, что буду в Москве у доктора.

— А я плох. Здоровье лучше, а работать ничего не могу, и собой очень недоволен.

Л. Н. с Владимиром Григорьевичем говорили о некоторых письмах, которые Владимир Григорьевич писал по — английски по поручению Л.H., между прочим, одно Бутсу, главному руководителю «Армии Спасения».

Л. Н. ездил днем к Марии Александровне и рассказывал, что она уже справилась со своим горем и совершенно спокойна.

Пошли в столовую, играли в шахматы. Л. Н. был вял и плохо играл. За чаем Л. Н. сказал мне:

— Я стал читать письма Пушкина. Мне это очень интересно. Многих, о ком говорится и кому он писал, я хорошо знал, например, Вяземского. Назовите еще кого-нибудь, — сказал он.

Я спросил про Плетнева.

— Как же, я хорошо его помню. Он ко мне был очень ласков.

4 июля. Когда я приехал, и опять поздно, за столом в ремингтонной сидели: Мария Александровна, Александра Львовна, Варвара Михайловна и Николаева. Они рассказали мне, что главный сверток с «приданым» Марии Александровны, которое Александра Львовна купила в Туле (Александра Львовна купила Марии Александровне разных вещей, т. к. у нее все сгорело), пропал по дороге, и Адриан поехал назад в Тулу его искать. Как раз в это время снизу прибежала Софья Андреевна и сказала, что потерянный узел нашел и привез какой-то мужик из Коровьих Хвостов.

Я пошел к Л. Н. У него сидел Лев Львович.

— Наконец-то! — сказал Л. Н, увидав меня. — Отчего так поздно?

Я сказал Л.H., что вещи Марии Александровны нашлись. Он очень обрадовался и пошел вниз посмотреть на мужика, который их привез. Оказывается, мужик нашел их в Туле у Ивановых на дворе: они валялись подле его телеги. Ему дали два рубля.

Софья Андреевна предложила Марии Александровне переселиться в Ясную, но она отказалась.

Играли в шахматы. Я играл очень плохо и проиграл две партии. Л. Н. это было приятно.

Пили чай. Л. Н. все время какой-то вялый: у него на душе, очевидно, очень тяжело. Я поиграл на фортепиано, кажется, довольно хорошо, но, как обычно в последнее время, никого не тронул.

Когда мы прощались, Л. Н. сказал Владимиру Григорьевичу:

— Коли жив буду, непременно приеду к вам завтра.

Софья Андреевна тоже собирается отдать завтра визит Елизавете Ивановне (матери Черткова).

5 июля. Днем Л. Н. был у Чертковых, потом с Булгаковым подъезжал к нам. Он ехал по аллее, идущей от дороги на Звегинцеву, а там теперь канава, и ему пришлось вернуться через картофель. Он подъехал со словами:

— Бог знает, куда я попал! Это нехорошо, что у Саши этот «пришпек» никуда не выходит. Вы как поживаете? — спросил Л. Н. мою жену и подошедших брата с женою.

— А я для вас перевод готовлю, вы можете? — спросил он жену. Жена не расслыхала и переспросила…

— Вы можете?

— Да, но английское я боюсь, надо сначала прочесть.

— У меня их две: одна аглицкая, другая немецкая. Немецкая превосходна… Софья Андреевна не проезжала мимо вас? Она к Чертковым собирается и к вам, вероятно, заедет. Ну, прощайте.

Александра Львовна рассказывала у нас, что все убеждены в том, что поджег Марию Александровну сумасшедший Репин. Софья Андреевна, как только узнала об этом, сейчас же стала говорить, что напишет губернатору, чтобы его выслали по этапу, — что Мария Александровна (она была тут же) виновата в пожаре, что она причинила Татьяне Львовне убытки, что нельзя пускать к себе всякий народ. Мария Александровна расплакалась и ушла на деревню к Николаевым. Мария Александровна сказала, что ни за что не согласится, чтобы Татьяна Львовна строила ей новый дом. Татьяна Львовна прислала ей сердечное письмо, в котором пишет, что сейчас же выстроит ей другой дом. (Что Татьяна Львовна впоследствии и сделала.)

Когда я вечером приехал в Ясную, в столовой сидели в кружок: Л. Н. на кушетке, Софья Андреевна на соломенном диванчике, Мария Александровна, М. В.Булыгин, Ге, Душан Петрович, Лев Львович. Разговор шел о праве собственности. Л. Н. сказал:

— Я там, в Мещерском, сумасшедшего видел — он все твердит: «Суд, суд, судят, — говорят, украл. Какое украл! Не украл, а взял!» И он совершенно прав. У них украли их основное право пользоваться землей. Когда они берут то, что на этой, насильно отобранной у них, их отцов, дедов и прадедов земле растет, — говорят про кражу.

Булыгин возразил:

— Этими словами можно оправдать и бездельника. Я, скажем, арендую землю, с трудом выращу на ней какие- нибудь томаты, а он пооборвет их и скажет, что взял свое.

Л. Н. сказал:

— Разумеется, это нехорошо. Но я говорю, что у нас твердят о воровстве обобранных, а о главных ворах — о вас, обо мне, обо всех нас, никто не говорит. А мы же еще их судим.

Софья Андреевна возразила, что если говорить, что крестьян обобрали при крепостном праве, то за то их господа кормили, и что какой-то предок Л. Н. продал целое имение, чтобы прокормить голодающих крестьян, и что теперь этого никто не сделает. На это ей никто ничего не возразил…