— Я верю, что мое сознание похоже на других людей, — сказал Сутковой.

— Какая же это вера? Другой страдает или радуется, и я готов с ним плакать или радоваться его радости; но тут нечему верить, а вера это то, что в катехизисе говорится, помните?

— Вера это не то же, что доверие?

— Для меня вера и суеверие очень близки.

— Ну, а вера в то, что основа мира — добро?

— Эта вера — доверие. А впрочем, может быть, я и ошибаюсь… Я это нынче о вере думал. А еще я думал утром в постели и вчера: почему вы у меня спрашиваете? Я — поймите меня — кое-как выработал свои взгляды, с которыми живу и, надеюсь, умру. Но почему меня спрашивать! Я не считаю, что я в той истине, которую нужно знать людям. Очень может быть, что я не знаю…

Молчание…

— Я не понял в прошлый раз, — сказал Сутковой, — почему вы мне сказали, что я с разинутым ртом слушаю поучения.

— Это я, виноват, обидел вас. Беру свои слова назад. Впрочем, вы мне близки, я люблю вас и говорю вам прямо: с десяти, одиннадцати лет вы в продолжение десяти — пятнадцати лет подвергались насильственному обучению. Это не может не расслабить, даже уничтожить самодеятельности. Я всегда и по письмам вашим чувствовал это. Может быть — я так думаю, — может быть, я ошибаюсь. Простите.

— Нужно же учиться?

— Нынче вышла брошюра моя о воспитании: очень хорошая. Скажу это, хотя и ее я написал. Тут Давыдов, очень хороший человек. Он был когда-то в Туле прокурором и, признаюсь, под моим влиянием бросил. Он теперь главный в Москве в университете Шанявского. Я бы ему хотел прочесть. Он сейчас уезжает, так пойдемте наверх, я прочту ее вслух.

Мы пошли наверх. Л. Н. объяснил, что эта брошюра написана как ответ на письмо В. Ф. Булгакова (он был тут). В брошюре кое-что выпущено из цензурных соображений. Л. Н. прочел брошюру вслух и сказал:

— Пропущены очень важные места, где я говорю об извращенных религиозных понятиях, которые у нас обязательно преподаются во всех школах, от начальных до университета. Это ужасное зло!..

Л. Н. на прощанье сказал Сутковому:

— Вы меня ругать будете.

Сутковой сказал тихо:

— Я уже начинал…

— Я рад. Я стараюсь радоваться. У меня в молитве есть слова: радуйся, когда тебя ругают. Вы пишете мне, я люблю вас и рад общению с вами.

Софья Андреевна, сидя сбоку, громко говорила, так что кое — чего из их разговора мне не удалось расслышать.

Все встали. Давыдов уехал. Ушли и Сутковой с Картушиным. Я слышал, как после их ухода Софья Андреевна сказала Варваре Михайловне:

— А я, Варечка, все злюсь.

— Зачем же вы злитесь, Софья Андреевна? — спросила Варвара Михайловна.

— Как же мне не злиться? Этот дурак потерял часы (Чертков во время поездки с Л. Н. потерял часы), и Л. Н. всех почтенных людей потащил по оврагам искать их. Если бы они нашлись, я бы ногами их растоптала.

Л. Н. обратился ко мне и сказал:

— Ну, во что мы будем играть? В шахматы или на фортепиано?

Я сказал, что предпочел бы шахматы, но уже поздно.

Александра Львовна напомнила, что я говорил, что если каждый день играю на фортепиано, то потом спать не могу, и что лучше меня не просить. Я пошел к фортепиано и сыграл две — три пьесы. Л. Н. это доставило, кажется, большое удовольствие.

Я простился и поехал домой.

11 июля. Нынче днем Софья Андреевна хотела прислать за моим братом и его женой, а мы с женой собирались пой — ти к Чертковым. Александра Львовна обещала привезти мне днем почитать свои записки. Они приехали с Варварой Михайловной часа в три с небольшим.

Записки Александры Львовны написаны в хорошем тоне и будут впоследствии ценным биографическим документом.

Александра Львовна и Варвара Михайловна рассказали мне, что ночью после нашего отъезда Софья Андреевна опять пошла к Л. Н. и кричала на него — зачем он ходил искать часы Владимира Григорьевича…

Даже Лев Львович сказал ей:

— Постыдитесь, мама, у вас правнуки!

Софья Андреевна с криком, от которого проснулись почти все в доме, бросилась вниз и убежала в Чепыж (так называется лесок, примыкающий в Яснополянской усадьбе).

Ее кинулись искать. Помог найти ее Маркиз (пудель Александры Львовны), которому Душан Петрович сказал: «Ищи мама!» Маркиз пошел и прямо набрел на Софью Андреевну, сидящую на земле.

Софья Андреевна требовала, чтобы Л. Н. пришел за ней. Лев Львович пошел к отцу, кричал на него, ругал его, дошел до того, что назвал его «дрянью». Бедный Л. Н. встал, оделся и пошел за Софьей Андреевной в Чепыж. Она и после этого не успокоилась, кричала и пыталась еще уходить из дому. Все это продолжалось до четырех часов утра.