— Но ты ведешь себя просто нелепо.

Вечером, когда Тони появился в больнице, я сумела взять себя в руки и воздержаться от самобичевания. Наоборот, я начала с извинений за наш телефонный разговор.

— Не бери в голову, — сухо ответил он.

Мы вдвоем поднялись к сыну. Тони спросил медсестру, насколько тяжело состояние Джека, и она уверила нас, что желтуха совсем незначительна и (как и говорил мне Рейнольдс) через несколько дней все придет в норму.

— Значит, волноваться не о чем? — Тони явно задал этот вопрос для того, чтобы я успокоилась.

— Он должен поправиться, и никаких осложнений не будет, — подтвердила сестра.

— Вот видишь? — Тони погладил меня по руке. — Все в порядке.

Я кивнула, хотя и не поверила бодрым уверениям. Я знала правду. И сестра тоже. Ведь она же не сказала, что он «поправится», она сказала — «должен». Значит, она не была уверена, что Джеку станет лучше, и еще она знала, что мое молоко отравило его.

Но сейчас мне нельзя было говорить об этом. Бесполезно пытаться открыть им глаза на то, как обстоят дела. Особенно учитывая, что все следят, нет ли у меня признаков стресса или психического расстройства.

Следующие тридцать шесть часов я была собранной и спокойной, демонстрируя врачам и сестрам, что я вполне нормальна и разумна. Я по несколько раз в день навещала Джека и всякий раз кивала, когда меня пичкали фальшивыми уверениями о том, что дело у него идет на лад.

Наконец, в назначенный срок, меня отпустили домой. Было как-то тревожно уходить из больницы, оставляя здесь Джека. Но я была даже рада за него, рада, что он не со мной, в относительной безопасности, там, где я не смогу нанести ему еще большего ущерба. Время от времени странный рассудительный голос, раздававшийся в мозгу, упрекал меня за самоедство, твердил, что я зря виню себя в болезни Джека, но всякий раз его заглушал другой голос, намного более мощный, обвиняющий. Он напоминал, что главная преступница — именно я.

Выйдя из больницы, я почувствовала облегчение. Тем что Тони не только приготовил к моему приезду ужин, но (как и обещал) связался с Ча, помощницей Maргарет, и та привела дом в относительный порядок… Теперь он выглядел как довольно аккуратная, прибранная строительная площадка. И в холодильнике действительно было припасено шампанское «Лоран-Перье». Тони подал мне бокал, а я невольно подумала: триумфальным это возвращение никак не назовёшь.

Тем не менее я подняла бокал, чокнулась с Тони и залпом выпила шампанское.

— Похоже, тебя жажда замучила, — улыбнулся Тони.

— Я бы сказала так: очень нужно выпить.

— То же самое могу сказать о всех присутствующих.

Я выпила еще.

— Хорошо, что я догадался прихватить две бутылки, — заметил Тони, снова наполняя бокал до краев. — Как ты себя чувствуешь?

Этот вопрос, как мне показалось, ответа не требовал. Да и не хотелось пускаться в подробные описания здоровья — ведь и так было понятно, что все хреново: я вернулась домой из больницы после рождения ребенка. Но без ребенка… Хотя я и знала, что Джеку лучше быть от меня подальше.

— А у меня хорошие новости насчет дома, — сказал Тони. — Приходили строители…

— Ты, должно быть, шутишь.

— В общем, прораб — как его зовут? — ну, северный ирландец… Коллинз, что ли? Короче, он спрашивал про тебя. И когда я сказал, что ты родила, но ребенок в интенсивной терапии. Боже, ты бы видела, как в нем взыграл католический комплекс вины. Он обещал, что соберет всю бригаду и за две недели они все доделают.

— Приятно сознавать, что ребенок, у которого, возможно, травмирован мозг, способен подвигнуть строителей на…

— Прекрати это, — спокойно произнес Тони, вновь наполняя мой бокал.

— Я что, уже выпила предыдущий?

— Похоже на то. Ну что, подавать ужин?

— Подожди, попробую догадаться, что ты выбрал. Карри виндалу [23] ?

— Почти угадала. Цыплята в соусе тикка масала.

— А ведь ты знаешь, что я терпеть не могу индийскую кухню..

— Не любишь индийскую еду? Тогда ты ошиблась с выбором страны.

— Да, — кивнула я. — Похоже, так оно и есть.

У Тони на лице появилось уже знакомое мне напряженное выражение.

— Я пошел на кухню, надо кое-что доделать.

— А мне пора заняться дойкой — надо снова раскупоривать протоки.

Хорошенькое начало, ничего не скажешь. В довершение всех бед грудь мне снова заполнил цемент. Я заперлась в ванной, полюбовалась на недостроенные шкафы и голые полы, подключила пыточный насос и вскрикнула всего три раза, пока правый сосок не выдал струйку молока. А вот левая грудь на сей раз была сговорчивее. Молоко пошло уже через пять минут. Закончив, я слезла с сиденья унитаза, бросила молокоотсос в раковину и прошла в детскую. Там, усевшись на плетеный стул, я долго сидела, глядя на пустую колыбель. Тут-то я и поняла, что снова тону, как после родов, впадаю в то же ужасное состояние. Это был второй звонок. Веселая, красочная комната превратилась в клетку, которая катилась вниз — а я была заперта в ней. К тому же клетка стала сжиматься, становиться теснее, и вскоре я уже упиралась в стенки руками и ногами, чтобы не быть раздавленной.