Он принялся за краски. Лицо он покрасил розовым, и руки тоже. Потом вспомнил и так же закрасил ноги. Потом синим покрасил платье. Мяч он сделал таким же, какой был у него самого: красно-синим с жёлтой полосой. Волосы покрасил коричневым и тут увидел, что его девочка с мячом повисла в воздухе. Этой же коричневой краской он домалевал землю.

— Ну, и что это за Новый год у нас получился? — раздался за спиной Миши незнакомый весёлый голос.

Он вздрогнул, оглянулся и увидел улыбающуюся Алину Георгиевну. Он уже и забыл про неё.

— Ой! — сказал Миша, повернувшись снова к рисунку и как бы неожиданно увидев его. — Забы-ы-ыл…

— Забыл-то ты забыл, — так же весело продолжала Алина Георгиевна, — но нарисовал-то ты вот как здорово! Ты, наверное, знаменитый в группе художник.

— Не-е-е!.. — вдруг ужасно засмущался Миша, — это я в первый раз так здорово. Это я в трамвае…

В этот момент в другом углу группы громко и радостно захохотал Толя Казбек. Все повернулись в его сторону. В полной тишине он издавал свои, можно сказать, истерические «ха-ха-ха», держался за живот и сползал со стульчика. Даже слёзы показались на его толстых щеках. Все вокруг стали улыбаться, потом подхихикивать, а потом и вовсе — тоже хохотать. И Алина Георгиевна вместе с ними. Она оставила Мишу с его объяснениями и пошла в сторону Казбека, и все дети повскакали со своих мест и тоже побежали туда.

— Ну, что там случилось? — сквозь смех спросила Алина Георгиевна, подойдя к Толику и рассматривая его рисунок.

Толя хохотал, как ненормальный и показывал толстым пальцем на свой рисунок. Остальные живописцы толпились и заглядывали через головы на Толину картину. Наконец он заговорил:

— Они… здеся… бабу… — он опять зареготал, так раскрыв рот, что даже Миша со своего места увидел запачканный краской, толстый Толин язык. — Бабу снежную… а он… а он… а он задом-наперёд… задом-наперёд… и ка-а-а-ак свалится!.. Бабах!.. И лежит теперь здесь, нарисованный!

И Толя снова чуть не умер от хохота, но теперь уже все повалились на паркет и даже Алина Георгиевна аж присела на корточки.

«Во дураки!» — думал Миша, поглощённый своим открытием и высочайшим признанием своих заслуг. Взгляд его упирался в висящую напротив картину Левитана с рекой, лодками и берёзами. И вдруг Миша увидел чудо. Оказывается, русский художник Левитан не рисовал небо одной синей чертой сверху, а доводил небо до самого низу, до самой земли. То есть небо и земля соединялись! Миша быстро глянул в окно. Небо на улице точно так же опускалось до самых крыш домов напротив, и никакого пробела между небом и землёй, оказывается, не было!

«А я-то!» — подумал Миша. Настоящий художник всё должен делать по-настоящему, и Миша, набрав полную кисть синей краски, стал аккуратно зализывать весь лист, чтобы небо соединилось с землёй. Получалось не совсем то, что представлял себе Миша, но правда жизни восторжествовала.

— Батюшки! — Миша опять вздрогнул от голоса Алины Георгиевны. — Это что ж ты наделал с таким чудным рисунком!

— Да ладно, — солидно ответил Миша, — он же всё равно не новогодний…

— Подожди же, господи! — воскликнула Алина Георгиевна и побежала куда-то.

Когда она вернулась (тоже, между прочим, бегом) в руках у нее были банка с чистой водой и кисточка. Миша увидел, как можно смывать уже нанесённую краску, и немного удивился.

Спасти рисунок, по-видимому, всё-таки не удалось, так как Алина Георгиевна в сердцах спросила:

— Ну, и зачем ты это сделал?

— Как там, — ответил Миша, показывая пальцем на картину Левитана.

— Что «как там»? — не поняла Алина Георгиевна.

Дети, переключившиеся на Мишин рисунок, опять громко захохотали.

— Ну, небо! — сердясь, сказал Миша.

— Ах, небо… — задумчиво сказала новая воспитательница. — Да, тут ты прав… Я не подумала. Но я должна буду тебе кое-что рассказать про это. А рисунок — ничего. Рисунок получился замечательный!

— Но не новогодний, — вздохнул Миша.

— Но не новогодний! — развела руками Алина Георгиевна.

Когда перед обедом строились, как всегда, гуськом в очередь к тёте Нине для вливания в рот одной ложки рыбьего жира, Миша обнаружил, что Таня Ивлева, оказывается, сегодня не пришла, а вот Игорь Долгов, наоборот, стоит за спиной и подталкивает, подталкивает в спину, провоцируя на что-нибудь, за что накажут.

— А я вот сейчас расскажу! — зашипел на него Миша популярной, постоянно употребляемой формулой садиковских воспитанников. Через каждые одну две минуты в садике можно было услышать эту фразу из поджатых детских уст. Это поощрялось воспитателями и заведующей, за недонесения наказывали, короче, иногда этой подлянкой можно было и осадить агрессора.

Однако, когда Миша широко раззявил рот для приёма очередной порции китового деликатеса, Игорь подтолкнул его, ложка звякнула о зубы, и рыбий жир вылился на шею.