Шрифт:
Унгерн приказал прорываться к Желтуре. Он бежал с поля боя в раскатах грома и вспышках грозы, под свирепым ливнем, оставив противнику почти все обозы.
Красные бросили в преследование все части, открыв собственный тыл. И генерал решил: это его последний козырь. Он повернул остатки бригад на север, надеясь поднять восстание среди забайкальского казачества и отплатить за поражение. Ординарцы повезли в полки приказ: быстро уничтожить учреждения и команды корпуса, захватить склады, и выйдя к железной дороге, взорвать ее.
Но одного, как оказалось впоследствии, не предусмотрел барон.
Комкор Экспедиционного Нейман в фантастически короткий срок успел сформировать из людей тыла пять резервных полков — чуть не три с половиной тысячи штыков и сабель, при орудиях и пулеметах — и перебросил в район Гусиного озера 232-й полк 26-й Златоустовской дивизии и 7-й Особый отряд.
Обе стороны понимали: наступили решающие дни.
Утром тридцать первого июля восемнадцать сотен Унгерна окружили и атаковали 3-й батальон златоустовцев возле дацана Гусиноозерского. На помощь красным уральцам подоспели свои, и завязался нещадный бой, исход которого заранее знали и красные, и белые.
Андрей предупредил своих казаков (их осталось семь душ, в том числе и раненые), чтоб не лезли на рожон, а думали о своих очагах и семьях. Оренбуржцы согласно покачали головами: понятно.
Сражение южнее Гусиного озера пятого августа двадцать первого года было последней схваткой Россохатского в этой войне.
ГЛАВА 5-я
БЕГСТВО
— Ша-а-шки вон! — прохрипел Унгерн фон Штернберг и, не оглядываясь, бросил коня вперед. В следующее мгновение барон вырвал из кобуры наган и выстрелил куда-то туда, где были красные, летевшие навстречу в густом пересверке шашек.
«Эк глупо-то как… — подумал он, тут же натягивая потихоньку повод. — Это лишь в беллетристике генералы да командующие впереди лавы скачут…»
И удрученно вздохнул: «Времена… в бога мать…»
Сегодня красные настигли его, появившись сразу с востока, севера и юга. Берегом озера быстро шли конники Рокоссовского и Щетинкина, влезавшие всегда в самое опасное дело, и бежать некуда, надо принимать бой.
Генерал бросил озлобленный взгляд на свои сотни: ему казалось, казаки топчутся на месте.
Андрей Россохатский не торопился в атаку. Он несильно ткнул своего жеребца шпорами, ослабил повод, и Зефир, поекивая селезенкой, вяло понес хозяина по пыли и жаре в мешанину боя.
Без труда поспевая за командующим, сотник бормотал про себя ругательства, впрочем, без особого зла. Он, будто в скучной молитве, поносил судьбу, Азию, невезение, ни в чем не повинного Зефира, норовившего с рыси перекинуться на шаг.
Андрей был уверен, что все пропало, если Унгерн — начальник Азиатской конной дивизии, хан и чин-ван Монголии — сам ведет остатки полков в атаку.
От сотни Россохатского мало что сохранилось, и он шел в дело, как и другие офицеры, в кучке со всеми, будто рядовой казак.
На левом фланге, особняком и без особой прыти двигался отряд Сундуй-Гуна. Малорослые азиатские лошадки перебирали ногами, как заводные игрушки, и Андрею казалось, что и жизнь не настоящая, и бой глуп и безнадежен, будто посредственная пьеса. И, кажется, именно в этот миг сотник понял, что никакой лихостью и самопожертвованием дела не поправишь, — и черт с ним, с этим делом! И голову уже саднила одна-единственная мысль: надо спасать шкуру. Одно, скажем, помереть старику-полковнику, и совсем другое — отдать богу душу в двадцать пять лет. Никакого резону!
Унгерн, скакавший впереди, рванул повод и поднял жеребца в стойку. Конь барона затанцевал на месте, пропуская в атаку забайкальцев и чахар князя Баяр-Гуна, хмурых, злых и растерянных после пленения и смерти своего командира.
Барон был невысок и худощав, и конь нес его без заметных усилий. Обычно злые и холодные глаза Унгерна сейчас туманились от душевной усталости, а рыжеватые брови он сдвинул к переносью.
Потомок тевтонских рыцарей, доброволец русско-японской войны, пьяница, храбрец и дебошир — барон Роман Унгерн фон Штернберг люто ненавидел, кажется, весь мир. Он поклонялся одной только монархии, и была злоба ко всему, что против короны, и бога, и слуг его на этой земле.
Андрей бросил последний взгляд на барона, окруженного офицерами и ординарцами, и проскакал мимо. И тотчас понял: теперь никакие команды ничего не могут изменить, каждый сам себе спасение и ангел.
Прямо навстречу Россохатскому кучкой летели три конника, и сотник, метнув взгляд на их лица, убедился: люди Чойбалсана. Узкие темные глаза всадников резали его ненавистью.
У одного из цириков была отличная строевая лошадь — только мускулы и кости. Вороная глянцевая кожа вспотела, но, даже покрытая пылью, казалась празднично красивой.