— О нет — то есть да. Вот пример. Один из предшественников св. Василия, св. Прокопий Устюжский, в молодости был вовсе не Прокопием, а немецким купцом. Как-то в конце тринадцатого века он приехал в Новгород, чтобы делать феодальный бизнес, но тут, вернее там, его озарило. Прокопий стал иноком, юркнул в юродивые и утек в Устюг. В этом городе он обличал местных жителей в многочисленных пороках на неплохом русском языке.

— Ух ты!

— Конечно, подавляющее большинство юродивых были коренными московитами, но дискриминации по национальному принципу ни в старой царской, ни в новой демократической России в этой сфере никогда не наблюдалось.

Ошеломленный юноша раскрыл рот и попытался что-то сказать, однако у него ничего не получилось. Но если язык студента был парализован, честные черты его пришли в движение и выразили непонятную ему самому радость.

— Кстати, как вас зовут? — спросил я, с интересом наблюдая за мимикой собеседника.

— Матт Уайтбаг.

Я приветливо посмотрел на парня.

— У вас хорошее, честное имя. Носите его с гордостью, ибо оно созвучно русскому слову «мать».

Под воздействием нашего разговора с юношей начали происходить необратимые изменения умственного и духовного порядка. Он теперь постоянно чувствовал некое внутреннее беспокойство, некую тягу к чему-то далекому и истерзанному. Студент продолжал посещать занятия на сельскохозяйственном отделении, но без прежнего увлечения. Он стал реже ходить к телкам. Хотя забойная музыка группы «S.C.A.T.» продолжала громыхать у него в наушниках, парень уже не балдел от ее бита. Песни «Му Girlfriend Is a Doggie Stylist» [223] и «Hey Но’ and a Bottle of Cum», [224] которые когда-то заставляли Матта дрыгать членами и уходить в сказку, теперь оставляли его со странным чувством неудовлетворенности. В голове у него вертелись мои слова: «Mad, but not bad». [225] Юноша нередко ловил себя на том, что в мыслях он далеко-далеко, в чудесной и экзотической земле к востоку-западу от Канады, нагой, босой, косматый, волочащий цепи и болтающий какую-то тарабарщину, причем на чистом русском языке. Другими словами, его все больше тянуло к альтернативному стилю жизни уличного или площадного юродивого.

А на заветном плакате Анна Курникова по-прежнему огладывалась на него, зазывно и иностранно…

В первый день последнего семестра двадцатого века Матт выскочил из здания братства и направился к высотному розовому початку, блестевшему на горизонте. Там на третьем этаже, в комнате № 3135 жил и работал — точнее, работал, но не жил, — я, профессор Роланд Харингтон.

Матт шел записываться на славянское отделение. За лето он твердо решил стать юродивым, с тем чтобы, во-первых, всемерно развить свой человеческий потенциал, а во-вторых, впечатлить прекрасную Анну. Юноша понимал, что его мечта осуществится, только если он выучит язык и поселится в России, причем не в гостинице, а где-нибудь в подвале или подворотне. Днем он будет ошиваться на паперти, собирая милостыню в уцененных рублях и копейках. Ему придется общаться с простыми людьми, причем некоторые будут над ним смеяться и измываться, а другие жалеть его и уважать. Однажды среди толпы прохожан он увидит красивую длинноногую девушку в теннисной юбочке. При виде ее светлого лица и косы он возопит и воссияет. Услышав истовые крики, девушка подойдет к нему, умильно улыбнется и осыплет его долларовыми бумажками с портретом Франклина, а то и Гранта.

— Анна — манна! — загадочно заголосит Матт и сунет банкноты куда подальше в знак пренебрежения к материальным ценностям.

Спортсменка спросит его, откуда он такой-сякой. Они разговорятся. Между ними начнется дружба, сперва невинная, а потом и винная (они будут пить шардонне). Анна станет навешать Матта, сначала по утрам на паперти, а потом по вечерам в подворотне. Она полюбит его. После одного особенно страстного визита парень предложит ей руку и сердце. Она скажет да. Матт станет первым в истории юродивым, соединившим свою судьбу с профессиональной теннисисткой. Он увезет Анну в Гретхен и заживет там с нею душа в душу. В течение недели Матт будет вкалывать на комбайне, трудиться на тракторе, а по уикендам юродствовать у молельного дома секты «Первая церковь Христа-Фехтовальщика» рядом с универмагом «K-Mart». Правда не на паперти — ибо таковой там не имеется, а на сектантской парковке.

Мечты юности… Кто из нас не испытал их волнующего очарования?

Пока Матт шагал к Зданию Иностранных Языков, он гадал, сможет ли научиться говорить по-русски, как профессор Харингтон, который по слухам шпарил на нем лучше самого Путина, и что скажет отец, когда узнает о решении сына бросить сельскохозяйственное отделение. О том, что скажет отец, когда узнает, что Матт стал юродивым, причем в бывшей «империи зла», он предпочитал не гадать.

В славянском офисе все было необычно, от десятков матрешек, поделок и шкатулок, которыми были уставлены все горизонтальные плоскости помещения, до клубов табачного дыма, густо висевших в воздухе, несмотря на тотальный административный запрет курить на территории кампуса.

Парень подошел к столу, за котором сидела дама с мрачным, но милым выражением лица. То была секретарша Янка, личность на отделении легендарная, если не мифическая. Уроженка Чехии, в 1968 году покинувшая родную страну по неведомым Матту политическим причинам, она эмигрировала в Никсонвиль благодаря содействию американских спецслужб и с тех пор бессменно работала в университете, в последние годы на славянском отделении. Все бумажные дела, бюджет, расписание курсов держались на хрупких, но хрустких плечах (секретарша имела привычку ими щелкать) этой уже немолодой женщины. Хотя Янка не знала ни слова по-английски, преподаватели и студенты любили ее за нелюдимость и общительный нрав. Те профессора, которые говорили по-чешски — впрочем, таких не было, — частенько садились напротив ее стола и болтали с симпатичной секретаршей о погоде, о политике, о семейном.

У Янки было два сына, прижитые ею от одного из предыдущих начальников отделения. Как часто бывает с матерями из Центральной Европы, Янка души в них не чаяла. Оба парня окончили Мадисонский университет несколько лет назад и теперь работали в Чикаго. Один был брокером, другой сталкером. Гордая родительница рассказывала всем кому не лень о бизнес-успехах первого и секс-преступлениях второго.

— Dobr'y den, [226] — угрюмо, но весело сказала Янка при виде Матта.

— Huh? [227]

— M'ate prani? [228] — злобно, но ласково спросила Янка.

Матт знаками объяснил, что желает перейти на славянское отделение. Объяснение отняло более часа, ибо секретарша не понимала студента, а студент — секретаршу. Наконец он изложил суть своей просьбы. Янка принялась вводить необходимую информацию в компьютер, то и дело сверяясь со словарем. Время от времени секретарша задавала Матту по-чешски вопросы, на которые время от времени он не отвечал. Как можно было ожидать, в силу языкового барьера процедура регистрации сильно затянулась. Наступил обеденный перерыв, но Янка продолжала стучать по клавиатуре компьютера и шелестеть бумагами. Сидевший перед ней краснощекий парень чем-то напоминал ей младшего сына-маньяка, и она твердо решила помочь Матту поменять учебную специальность.