Трейси ответила, что играет не в теннис, а в кегельбан, печально повела грудью и ушла домой.

В воскресенье Матт обнял мать, поклонился папану и поехал на своем «Понтиаке» обратно в университет. Он знал, что покидает родной городок надолго, ибо стезя юродства, по которой он теперь следовал, вела совсем в другом направлении.

Семестр подходил к концу, нужно было готовиться к экзаменам. В классе Вальдшнепа каждый студент должен был сделать доклад на тему «Моя будущая профессия», причем по-русски. Строгий учитель с характерной точностью предупредил ребят, что оценка за экзерсис составит 29,04 % финальной отметки.

Матт вышел отвечать к доске одним из первых. Старательно выговаривая иностранные слова, он изложил свои планы на будущее. Чтобы нагляднее объяснить природу избранной им профессии, парень даже показал однокашникам репродукцию картины Васнецова.

В заключение Матт сказал, объяснительно гремя велосипедными цепями:

— Я хочу стать юродивым, чтобы сделать нашу планету лучше и демократичней.

После звонка преподаватель попросил юношу остаться.

— Отличный доклад.

— Спасибо, сэр, — смутился студент.

Вальдшнеп взял Матта за бицепс и отечески его пощупал.

— Неплохо, неплохо…

Вскоре после этого на парня свалился тяжкий удар. Братья по братству не по-братски потребовали, чтобы он в течение суток очистил комнату. Матт сложил компьютер и остальное имущество в картонный ящик, свернул плакат с Анной в рулон и побрел в единственное место, где надеялся найти себе приют, — Здание Иностранных Языков.

Там парень поселился на славянском отделении, в аспирантской комнате, куда его впустила уже знакомая нам секретарша Янка. Чадолюбивая чешка с материнской теплотой отнеслась к убогому студенту. Увы, в помещении не было ни постели, ни раскладушки, поэтому Матт вынужден был спать на полу. Он свил себе гнездо под угловым столом, принадлежавшим Бренде Магрудер. Эта старожилка отделения уже 30 лет писала диссертацию об образах растений в романе Леонова «Русский лес». Однако Бренда теперь больше нянчилась со внуками, чем с литературной зеленью, что и позволило Матту справить новоселье там, где раньше находились ее ноги. Плакат с Анной, все так же свитый в рулон, служил ему подушкой.

Днем Матт бродил по опустевшему кампусу, брякая веригами и бормоча под нос русские глаголы движения и покоя (даже в каникулы он продолжал работать над языком). Из баров, в которых студент когда-то бездумно коротал время, до него доносились обрывки нового суперхита группы «S.C.A.T.» «Happy Christmas Motherf*****s!». [240] Слова о собравшемся вокруг рождественской елки семействе, пусть и исполненные глумления, вызывали в памяти счастливые воспоминания детства.

Несмотря на бытовые трудности, Матт по-прежнему старался быть чистоплотным. В субботу, следуя русской традиции, он устраивал банный день, благо в здании никого не было. В мужском туалете третьего этажа парень раздевался донага, попеременно погружал части тела в раковину, наполненную горячей водой, и хлестал себя предварительно сорванными с кампусных берез ветками. Потом пробегал мимо двери славянского отделения, на котором по причине каникул висела надпись «Z technick'ych duvodu zavreno», [241] мчался по лестнице вниз и, как был голый, кидался в близлежащий сугроб. От тепла его тела в сугробе образовывалась дырка на манер матки, в которой Матт корчился минуту-другую в позе зябнущего эмбриона. Затем посиневший парень выскакивал оттуда с каким-нибудь жалобным криком и шлепал обратно к себе под стол. Единственным сувениром его прежней беззаботной жизни была бейсбольная кепка, которую юноша продолжал носить задом наперед, хотя она жутко износилась, и козырек, раньше задорно торчавший над крутым маттовским затылком, теперь грустно свисал вниз.

Я не раз спотыкался о потрепанную фигуру будущего юродивого, когда ночью шел к себе в кабинет на приемные часы или просто так, поработать.

— Как мне дальше жить? — однажды спросил Матт в мою удалявшуюся по коридору спину.

— Go East, old boy, [242] — ответил я, как полагается мудрому наставнику, загадочно.

Матт провел бессонную ночь под столом у Бренды, размышляя о моих словах и пытаясь угадать скрытый в них смысл. Утром он пришел в славянский офис и попросил Янку скачать с веб-сайта российского посольства в Вашингтоне бланк туристической визы. Через пару часов секретарша поняла, чего хочет от нее этот милый, хотя и немножко оборванный студент, так напоминавший ей сексоида-сына, и выполнила его просьбу.

Матт продал «Понтиак», снял со счета все оставшиеся деньги и купил билет на самолет в Москву одной из восточноевропейских авиакомпаний помельче. Он закопал заветный плакат с Анной у памятника Ричарду Никсону на центральной лужайке кампуса и послал родителям письмо, в котором сообщил, что бросает университет и едет в Москву стажироваться как юродивый. Письмо, правда, было написано по-русски, поэтому папа с мамой ничего из него не поняли.

Перед отъездом Матт зашел к Вальдшнепу попрощаться. Старый учитель дал ему наказ.

— В Москве одевайся потеплее. А то я смотрю ты вечно ходишь растрепанный.

— Я постараюсь, — вежливо сказал сумасшедший студент.

— И за девушками не бегай, не к лицу это молодому человеку.

— Юродивым не полагается, — ответил Матт. — Он не посмел открыться преподавателю, что влюблен в Анну Курникову.

Вальдшнеп отечески потрепал парня по щеке.

— Счастливого пути!