— А Калеб? — спрашиваю я. — Ты навестишь его позже?

— Хотела бы, — отвечает она, — но эрудиты запретили альтруистам заходить в свой лагерь. Если я попытаюсь, меня выведут за ворота.

— Что? — поражаюсь я. — Это ужасно. Почему они так поступили?

— Напряженность между нашими фракциями сильнее, чем когда-либо, — отвечает она. — Мне это не нравится, но я мало что могу поделать.

Я представляю, как Калеб стоит среди неофитов-эрудитов и ищет в толпе нашу мать, и у меня сводит живот. Я еще немного злюсь на него за скрытность, но не хочу, чтобы ему было больно.

— Ужасно, — повторяю я и смотрю на пропасть.

У перил в одиночестве стоит Четыре. Хотя он уже не неофит, большинство лихачей встречаются в этот день со своими семьями. Либо его семья не любит собираться, либо он не прирожденный лихач. Из какой фракции он мог перейти?

— Это один из моих инструкторов.

Я наклоняюсь ближе к матери и добавляю:

— Немного пугающий, правда?

— Красивый, — поправляет она.

Я машинально киваю. Она смеется и убирает руку с моих плеч. Я хочу увести ее от Четыре, но, когда я собираюсь предложить отправиться в другое место, он оборачивается.

При виде моей матери его глаза широко распахиваются. Она протягивает ему руку.

— Привет. Меня зовут Натали, — сообщает она. — Я мать Беатрис.

Никогда не видела, чтобы мать пожимала кому-нибудь руку. Четыре неловко берет ее ладонь и дважды встряхивает. Жест кажется неестественным для обоих. Да, Четыре не может быть прирожденным лихачом, если рукопожатие дается ему так нелегко.

— Четыре, — произносит он. — Приятно познакомиться.

— Четыре, — улыбаясь, повторяет мать. — Это прозвище?

— Да.

Он не развивает эту тему. Как же его зовут на самом деле?

— Ваша дочь неплохо справляется. Я присматриваю за ее обучением.

С каких это пор «присмотр» включает метание ножей и нагоняи при любой возможности?

— Рада это слышать, — отвечает она. — Мне кое-что известно об инициации Лихости, и я переживала за дочь.

Он смотрит на меня, переводит взгляд с носа на рот, со рта на подбородок. Затем он произносит:

— Вам не о чем волноваться.

Я против воли заливаюсь краской. Надеюсь, это незаметно.

Он просто успокаивает ее, потому что она моя мать, или действительно верит, что я способная? И что означал этот взгляд?

Она наклоняет голову.

— Вы почему-то кажетесь мне знакомым, Четыре.

— Не представляю почему. — Его голос внезапно становится ледяным. — Я не имею привычки общаться с альтруистами.

Мать смеется. У нее легкий смех, бурлящий воздушными пузырьками.

— Как и многие в наши дни. Я не принимаю это на свой счет.

Он, кажется, немного расслабляется.

— Ладно, не буду мешать вашему воссоединению.

Мы с матерью смотрим ему вслед. Река ревет у меня в ушах. Возможно, Четыре был эрудитом — это объясняет, почему он ненавидит Альтруизм. Или, может, он верит статьям, которые Эрудиция издает против нас… против них, напоминаю я себе. Но все равно очень мило с его стороны сказать матери, что я неплохо справляюсь, ведь я знаю, что на самом деле он в это не верит.

— Он всегда такой? — спрашивает она.

— Хуже.

— Ты завела друзей?

— Несколько.

Я оборачиваюсь на Уилла, Кристину и их семьи. Когда Кристина ловит мой взгляд, она улыбкой подзывает меня к себе, и мы с матерью идем по дну Ямы.

Но прежде чем мы успеваем подойти к Уиллу и Кристине, невысокая, кругленькая женщина в черно-белой полосатой блузке касается моего плеча. Я дергаюсь, борясь с желанием смахнуть ее руку.

— Прошу прощения, — произносит она. — Вы не знаете моего сына? Альберта?

— Альберта? — повторяю я. — А… вы имеете в виду Ала? Да, я его знаю.

— Вы не в курсе, где мы можем его найти? — спрашивает она, указывая на мужчину за своей спиной. Он высокий и массивный, как валун. Очевидно, отец Ала.

— Извините, но я не видела его сегодня утром. Возможно, вам стоит поискать его вон там? — Я указываю на стеклянный потолок над нами.

— О боже. — Мать Ала обмахивается ладонью. — Я лучше и пытаться не стану. У меня едва не случилась паническая атака, когда мы спускались. Почему вдоль этих тропинок нет перил? Вы что, сумасшедшие?