— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, — говорит она. — Я не могу навестить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация завершится. И я хочу, чтобы ты нашла его и велела исследовать симуляционную сыворотку. Хорошо? Можешь сделать это для меня?

— Только если ты мне что-нибудь объяснишь, мама! — Я скрещиваю руки на груди. — Если ты хочешь, чтобы я провела целый день в лагере эрудитов, назови мне причину!

— Я не могу. Прости. — Она целует меня в щеку и убирает за ухо прядь волос, которая выбилась из моего пучка. — Мне пора. Ты будешь лучше выглядеть, если мы не проявим особой привязанности.

— Плевать мне, как я выгляжу, — отвечаю я.

— Напрасно, — возражает она. — Подозреваю, за тобой уже наблюдают.

Она уходит, а я слишком ошарашена, чтобы последовать за ней. В конце коридора она оборачивается и говорит:

— Съешь кусочек торта за меня, ладно? Шоколадного. Пальчики оближешь.

Она улыбается странной перекошенной улыбкой и добавляет:

— Я люблю тебя, помни.

И уходит.

Я стою одна в голубоватом свете лампы, висящей над головой, и понимаю: она уже была в нашем лагере. Она помнит этот коридор. Она знает механизм инициации.

Моя мать была лихачкой.

Днем я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время с семьями, и вижу Ала. Он сидит на своей кровати и смотрит на пустое место на стене, где прежде висела доска. Четыре снял ее вчера, чтобы рассчитать наши ранги первой ступени.

— Вот ты где! — восклицаю я. — Родители тебя искали. Нашли?

Он качает головой.

Я сажусь рядом с ним на кровать. Моя нога как минимум вполовину тоньше, чем у него, даже теперь, когда мышцы окрепли. На Але черные шорты. Его колено фиолетово-синее и пересечено шрамом.

— Не хотел их видеть?

— Не хотел, чтобы они спрашивали, как у меня дела, — поясняет он. — Пришлось бы ответить, а они почувствовали бы ложь.

— Ну… — Я пытаюсь что-нибудь придумать. — А что не так с твоими делами?

Ал скрипуче смеется.

— Я проиграл все схватки, кроме первой с Уиллом. Я плохо справляюсь.

— Но ты проиграл их намеренно. Вот и сказал бы об этом.

Он качает головой.

— Папа всегда хотел, чтобы я оказался здесь. В смысле, родители говорили, что мне лучше остаться в Правдолюбии, но только потому, что должны были так говорить. Они всегда восхищались лихачами, и отец, и мать. Они не поняли бы моих объяснений.

— О! — Я барабаню пальцами по колену и поднимаю глаза на Ала. — Так вот почему ты выбрал Лихость? Из-за родителей?

Ал качает головой.

— Нет. Наверное, я выбрал ее потому… Мне кажется, очень важно оберегать людей. Вставать на их защиту. Как ты встала на мою. — Он улыбается мне. — Разве не так должны поступать лихачи? Разве не в этом суть отваги? Не в том… чтобы избивать людей просто так.

Я вспоминаю слова Четыре о том, что командная работа прежде была в почете у лихачей. Какой тогда была Лихость? Чему я научилась бы, будь я здесь, когда моя мама была лихачкой? Возможно, я не сломала бы нос Молли. И не угрожала сестре Уилла.

Я чувствую укол вины.

— Возможно, после инициации станет легче.

— К сожалению, я могу оказаться последним в списке, — отвечает Ал. — Сегодня вечером увидим, полагаю.

Некоторое время мы просто сидим рядом. Лучше быть здесь в тишине, чем в Яме, наблюдая, как все смеются со своими семьями.

Отец говорил, что иногда лучший способ кому-то помочь — просто быть рядом. Приятно совершать поступки, которыми он мог бы гордиться, как будто это искупает все мои поступки, которыми он гордиться не мог бы.

— Знаешь, рядом с тобой я становлюсь храбрее, — говорит Ал. — Словно действительно могу здесь прижиться, как ты.

Я собираюсь ответить, но тут он обнимает меня за плечи. Внезапно я замираю, мои щеки вспыхивают.

Я надеялась, что неправильно поняла чувства Ала. Но я не ошиблась.

Я не склоняюсь к нему. Напротив, подаюсь вперед, так что его рука падает. Затем я стискиваю руки на коленях.

— Трис, я… — начинает он.

Его голос напряжен. Я смотрю на него. Его лицо такое же красное, как и мое, судя по ощущениям, но он не плачет — просто выглядит смущенным.

— Гм… извини, — произносит он. — Я не пытался… Гм. Извини.

Я хотела бы заверить его, что в этом нет ничего личного. Я могла бы рассказать, что мои родители редко держались за руки даже в нашем собственном доме, так что я привыкла уклоняться от любых проявлений нежности, поскольку меня приучили воспринимать их всерьез. Возможно, если бы я сказала это, за его краской смущения не крылась бы боль.

Но разумеется, это личное. Он мой друг, но и только. Что может быть более личным?