— Вы хотели рассказать о своем визите к главному запевале, — напомнил Кромвель.

— Да, это было недели две назад. Я сказал ему, что зашел в Тауэр по своим делам и просто пользуюсь случаем навестить его. Конечно, он не был обязан этому верить, но мог бы хоть из вежливости поддакнуть.

— Вежливость для мистера Лилберна — синоним лицемерия, — усмехнулся Кромвель.

— «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные», — вот что он мне ответил. И пошел, и пошел. Что видит меня насквозь, что знает, кому я служу и кем подослан к нему, что не боится новых тиранов, как не боялся старых, что призовет к ответу всех виновных в пролитии крови честных солдат, поднявшихся за дело левеллеров, что семь лет под покойным королем было легче вынести, чем один год при новой власти. Кстати, выглядит он ужасно. Глаза в струпьях, и исхудал так, что скоро сможет пролезть сквозь оконную решетку.

— О восстании был разговор?

— Лучше не повторять. Вам и генерал-комиссару Айртону достались такие эпитеты, каких не нашел бы самый отпетый кавалер.

— Айртону? Может, он просто не знает, что генерал-комиссар не пожелал пачкать руки и не принял участия в подавлении?

— Все он прекрасно знает. Хотя к нему никого не пускают, он ухитряется быть в курсе всех дел и передавать на волю все новые писания. Как ему это удается — ума не приложу. Выходя от него, я даже вывернул карманы, проверить, не подсунул ли он чего-нибудь и мне. Что же касается ваших недавних размолвок с генерал-комиссаром, он сказал буквально следующее: «У каждого актера на сцене своя роль, и время от времени они изображают стычки и даже поколачивают друг друга. Но при этом главная цель всей труппы — извлечь побольше денег из карманов зрителей».

— Вполне в его духе. — Кромвель поморщился, потом кивнул в сторону окна и добавил: — И ведь найдутся тысячи таких, что поверят ему.

— Из сказанного им еще одно запало мне на ум. О корне наших политических разногласий. Точно не помню, но смысл был таков: «Вы не верите в английский народ, а мы верим и считаем, что он совладает с гораздо большей мерой свободы, чем та, которую вы отпускаете ему столь скупо. И не впадет при этом в анархию».

— О да, он готов поставить на народе рискованный опыт с тем, что он именует «истинной свободой». А когда все снова начнет тонуть в кровавой междоусобице, виноваты окажутся кто угодно, но только не он.

— Стол у него, как обычно, завален сводами законов, «Институциями» Кока и прочей юридической рухлядью. Я имел неосторожность сказать, что до сих пор в истории Англии закон играл ничтожную роль. Он едва не бросился на меня. Стал перечислять всех, кто шел на смерть ради торжества закона еще со времен «Великой хартии вольностей». Кричал, что и гражданская война началась только из-за того, что попирался закон. Парламентские петиции и указы цитировал наизусть. Не знаю, найдем ли мы прокурора, который сможет переговорить и перекричать его на суде.

— Надо найти. Примириться с этим человеком невозможно, он будет обвинять нас во всех смертных грехах, проклинать, требовать возмездия. Его утихомирит только топор. Видит бог, я делал все возможное, чтобы избежать…

Громкий треск и скрежет под днищем прервал его речь.

Передняя часть кареты взмыла вверх, задняя накренилась, ударилась о землю, что-то металлическое с невыносимым визгом заскребло по камням мостовой.

Кромвель судорожно попытался уцепиться за обшивку, но отброшенный на него Питерс сорвал его руку, тяжело прижал в угол.

Предостерегающий крик вырвался из сотен ртов. Толпа метнулась к карете, потом отхлынула на тротуары.

Сзади послышался топот копыт.

В перекошенном окне замелькали крупы коней, сапоги и шпоры офицеров конвоя.

Гудрик с обнаженной шпагой в руке с трудом распахнул заклинившуюся дверцу, сунул внутрь искаженное отчаянием лицо:

— Генерал?!

Кромвель и Питерс все еще барахтались в углу, пытаясь расцепиться. Оба были бледны, тяжело дышали, обливались потом.

Всадники окружили покалеченный экипаж сплошной стеной, люди лезли друг другу на плечи, чтобы увидеть, что там происходит.

Ошеломленный возница ползал на четвереньках по мостовой вокруг отлетевшего колеса, что-то искал перемазанными в дегте руками. Потом подошел к карете и тихо сказал:

— Готов поклясться своим спасением, ваша милость, — какой-то шутник ухитрился вытащить чеку из оси.

— Шутники, да, город полон шутников. — Кромвель, наконец, высвободился, вылез наружу, угрожающе навис над маленьким возницей. — В следующий раз ты у меня заткнешь дырку для чеки собственным пальцем и будешь бежать рядом с каретой.

Питерс вылез вслед за ним, прицокивая, оглядел повреждения.

— Возблагодарим господа за то, что он снова отвел руку врагов от избранника своего.

Колесо удалось пристроить на место довольно быстро, но все же торжественность праздника была испорчена.

Слух о комической катастрофе успел далеко обогнать процессию, и теперь на лицах зевак можно было прочесть глумливое ожидание нового развлечения. Только у самого Гросерхолла звуки труб, развевающиеся знамена, строгие ряды алебардщиков смогли вернуть необходимую чинность и приподнятость происходящему.