Сексби поклонился обоим, слизнул кровь с царапины на губе:

— Не хотят торговать, ваша милость, лучше и не просить. В город не пускают, порт тоже закрыт. Видать, ждут купцов побогаче нас с вами.

— Уж не принца ли Руперта?

— Его-то, конечно, встретят с цветами и музыкой, тут же ворота распахнут. Нам такого почета не дождаться, так что придется, думаю, через боковую калитку.

— Где она?

Сексби протянул руку. Кромвель вложил в нее подзорную трубу, и оба, прижавшись головами и по очереди припадая к окуляру, начали вглядываться в городские стены, серевшие вдалеке.

— Видите дом под черепицей? А левее вроде стена пошла из другого кирпича, потемнее. Так вот там пролом. И подъем к нему не очень крутой и ширина подходящая, человек восемь в ряд могут въехать. Чем не калитка?

— Не хочешь ли ты сказать, что в городе живут одни олухи, которые про эту дыру ничего не знают?

— Мало того что знают — они ее так любят, что приспособили для самой крупной из своих батарей. Пушки скрыты за насыпью в глубине, вашей милости их не видать. Но те, которые въедут наверх, непременно увидят их, прежде чем отправиться на тот свет.

— Значит?..

— И еще отсюда не видать, что на земле лежит цепь. Одним концом заделана в стену, другой накинут на ворот. Ворот поворачивается, и цепь в последний момент натягивается как раз на уровне лошадиных шей. Гости поневоле останавливаются и получают порцию картечи в живот.

— Чума тебе в печень! Ты расписываешь все эти трюки с таким самодовольством, точно сам их придумал.

— Нет, сэр, куда мне. Но не доводилось ли вам замечать странную вещь: если из-под человека внезапно выбить одну из двух ног, он никогда не успевает перенести свою тяжесть на другую, а тут же валится на землю. Хотя вообще-то на одной ноге может простоять довольно долго. Вот, полюбуйтесь.

Сексби попытался продемонстрировать, сколько можно простоять на одной ноге, но потерявший терпение Кромвель трахнул его по спине так, что тот едва удержался.

— Кончишь ты свои притчи или нет!

— Уже, уже кончаю. И батарея, и цепь — не слишком ли много всего, подумал я. Не две ли это ноги, на которых желает стоять противник? А если внезапно убрать цепь, не потеряют ли равновесие те, что стоят у пушек? Так что, если ваша милость не пожалеет бочонка пороха, я мог бы с тремя приятелями отнести его по той уютной расщелине почти к самому пролому.

Кромвель несколько секунд сверлил его прищуренным взглядом, потом расхохотался и с торжеством обернулся к сыну. Тот с сомнением улыбнулся, потом развел руками и полез в карман за кошельком. Лицо Сексби оставалось невозмутимым.

— Если вы решили меня наградить, сэр, — сказал он, отводя руку Оливера-младшего, — то не сочтите за труд отложить это доброе дело на часок-другой. Судя по тому, как заливается их милость, ваш батюшка, мне придется лезть обратно в лощину. А тамошние колючки могут выдрать из кармана любую сумму вместе с куском штанов.

Кромвель, призывно подняв подзорную трубу, повернулся лицом к биваку. Командиры эскадронов, захватив с собой барабанщиков и трубачей, с разных сторон двинулись к нему на вершину холма. Но еще раньше подоспели вернувшиеся парламентеры.

Кромвель слушал их рассеянно — похоже, ответ был известен ему заранее. Мэр и городской совет объявили, что в распре между королем и парламентом они не участвуют, поэтому не откроют ворота незваным пришельцам, на чьей бы стороне они себя ни объявляли. Однако, судя по всему, кавалеров в городе полно, а в порту есть суда под королевским флагом.

Когда командиры столпились вокруг Кромвеля, Сексби, сопровождаемый тремя солдатами, тащившими тяжелый сверток, уже исчез за кустами.

Вскоре хриплый звук трубы пронесся над пустыми полями и тяжкий шум поднялся ему навстречу из-за холма. Эскадроны один за другим выезжали на равнину, веером растягивались против стен и укреплений. Ровный морской ветер поднимал плащи над спинами солдат, натягивал полотнища штандартов, относил в сторону поднятую копытами пыль. По мере приближения к городу основная масса кавалерии нависала над главными воротами, лишь часть драгун постепенно оттягивалась влево, в сторону пролома.

Первые комочки дыма появились на стенах, слабо долетел треск мушкетов.

Кромвель, привстав в стременах, припал к окуляру подзорной трубы. Голландские линзы придавали картине какую-то акварельную прозрачность, подкрашивали голубоватым цветом камни стены, кустарник, угол дома, видневшийся за проломом. Конец расщелины тоже попадал в поле зрения, темным клином врезался в круглую картинку. Даже когда вспышка пламени вырвалась наконец из-под темного участка стены, ей не удалось одолеть эту все покрывающую голубизну.