— А вы как бы себя вели, если б вам не платили жалованье больше полугода? Впрочем, бог с ними. Они ушли наконец, и теперь мы сможем заняться своими делами.

— Ушли, подбросив нам напоследок коронованное сокровище — Карла Стюарта.

— Интересно было бы взглянуть, как его передавали. Тоже в запечатанном ящике? Или в просмоленном бочонке? А может, в зарешеченной карете?

— Я бы предпочел всему прочему хорошо заколоченный гроб. На самом же деле ни то, ни другое, ни третье. Просто в один прекрасный вечер шотландская стража у королевских покоев была заменена английской. «Я продан и куплен», — заявил его величество наутро. Что верно, то верно, сделка состоялась по всем правилам. Только денежки-то брали с тех, кому такой товар и задаром не нужен, вот в чем беда.

Уайльдман застегнул пояс, последний раз глянул на себя в зеркало — справа, слева — и достал из-под кровати седельную сумку.

— Могу вас порадовать кое-чем на этот раз. Просмотрите их и суньте в карман то, что не читали. Вот эта, думаю, особенно придется вам по вкусу.

— «Разоблачение королевской тирании». Анонимная?

— Вы хорошо знаете автора. Прочтите первую страницу, и от анонимности не останется и следа. К сожалению, не только для вас, но и для цензоров.

— Мистер Лилберн, так?

— Конечно. Наконец-то кто-то решился не прятать короля за спинами дурных советников. Карл Стюарт черным по белому назван предателем и чудовищем, которое заслуживает лишь суда и наказания.

— Это я прочту в первую очередь. Что еще?

— «Анатомия тирании лордов», того же автора. Здесь несколько экземпляров, возьмите для своих друзей. А вот эта очень занятная. «Несчастная игра в Шотландии и Англии». Тут достается и королю, и пресвитерианам, и шотландцам. Под большим секретом: писано в камере Ньюгейтской тюрьмы неким Овертоном.

— Как?! И он уже за решеткой?! Да вы что там в Лондоне — с ума посходили? Чего мы ждем? Чтобы виселицы были сколочены, веревки привязаны и надеты на шеи? Тогда уже поздно будет махать кулаками.

— Сексби, не будьте так простодушны. Не повторяйте того, что кричит на лондонских перекрестках каждый желторотый юнец. У вас есть реальная сила, чтобы действовать более решительно? Сколько человек в вашем собственном полку пошло бы за вами?

— Все-то вам надо заранее подсчитать и взвесить. «Сколько, сколько»… Ваши университетские мозги, мистер Уайльдман, слишком забиты математикой. Будто это можно вычислить заранее. Подполковник Лилберн кинулся на лордов в одиночку, а теперь, поглядите, сколько народу повалило за ним. У меня в эскадроне есть приятели, которые заучивают его памфлеты, как Библию.

— Не все созрели для мученического венца.

— Да и в палате общин лучшие люди — на нашей стороне. А у пресвитериан? После смерти Пима и Эссекса там не осталось ни одной стоящей головы.

Уайльдман, не отвечая, обернулся к окну. Звуки колокольного звона расплывались над городом. Из мясной лавки напротив стали выходить покупатели, за ними — хозяин, снимавший на ходу кожаный фартук и задиравший голову к облакам так, будто именно на них он надеялся разглядеть невидимого звонаря.

— Пора, — сказал Уайльдман. — Так вы идете?

— Только ради вас. Моя бы воля, его величество получил бы другую встречу.

— Неблагодарный. Вам надо бога молить за здоровье короля, который отказался принять пресвитерианский Ковенант.

— Он просто хочет содрать с них побольше и тянет время. Такой своего не упустит.

Они надели шляпы, накинули плащи и вышли на улицу. Пачка памфлетов как раз уместилась в патронной сумке Сексби. Народ шел по направлению к городским воротам не густо, но со всех сторон. Кто-то хлопнул Сексби по спине и пропел детским голоском:

— Ах, милый дядюшка, неужели вы привезли нам тот самый подарок? И сколько же вы за него заплатили? Ох, мы просто умираем от нетерпения взглянуть на вашу покупку.

— Всем-то вы хороши, Эверард, — сказал Сексби, не поворачивая головы. — И наружность у вас приятная, и нрав веселый, и сердце доброе. Если б вам еще дырку проткнуть в языке раскаленным железом, были б вы просто совершенством.

Эверард хихикнул и пошел с ними рядом.

— Жестокие наклонности, Сексби, вот с чем вам надо в себе бороться. Иначе так и не выслужитесь из рядовых. Нынче в офицеры пускают только самых добрых, приветливых и незлопамятных. Таких, которые умеют забывать про горы трупов и встречать убийц колокольным звоном.

Чем ближе они подходили к воротам, тем теснее становилось на тротуарах. Некоторые вели с собой детей, многие приоделись, как для праздника. Какая-то женщина, одиноко шедшая навстречу людскому потоку, свернула на мостовую и замерла, обводя идущих тяжелым взглядом. Тонкая рука, поддерживавшая над грязью подол платья, и тонкое, покрытое крупными оспинами лицо делали ее похожей на потерявшуюся девочку, но стоило перевести взгляд на гневный изгиб рта, и впечатление детскости сразу пропадало. Эверард сделал шаг в сторону, снял шляпу, поклонился. Она кивнула, обвела рукой вокруг, будто спрашивая: «что же это?», потом замотала головой и, так ничего и не сказав, пошла прочь.