— Вы что-то напутали, генерал, — холодно сказал Сексби. — Мы пришли к вам совсем с другой бумагой. В нашей речь идет только о выплате задержанного жалованья, о пенсиях и о прочих солдатских нуждах. В государственные материи мы не вдаемся. Кстати сказать, у генерала Скиппона она не вызвала таких возражений.

— Что?! — Кромвель так резко перегнулся вперед, что ножки стола скрипнули под навалившейся на них тяжестью. — Генерал Скиппон?

— Письмо ведь обращено и к нему тоже. Он сказал, что, если вы не будете против, он огласит его завтра перед палатой.

— Скиппон, вот оно что! Генерал Скиппон… — Кромвель, чуть закатив глаза, почти беззвучно двигал губами, языком, носом. Все мускулы его лица будто пришли в движение, посылая волны нервной дрожи от лба к подбородку. — Это меняет дело. Раз Скиппон согласился… Пресвитериане считают его своим, они не станут вопить об интригах индепендентов. Но ему-то какой смысл? Чем это вы его подкупили? Занятно, занятно…

Солдаты смотрели на него, придерживая дыхание, как рыболов, у которого дернулся поплавок. Ночной ветерок стих, в тяжелых складках повисших неподвижно портьер застыли волны тени. Кромвель поднялся, ладонь, прижимавшая солдатскую петицию к крышке стола, побелела.

— Друзья мои, я ничего не обещаю. Мое положение в палате так шатко, что нынче мой голос может вам лишь повредить. Сердцем я на вашей стороне, и тем не менее… В одном будьте уверены: завтра я явлюсь в палату и буду ждать, чтобы господь просветил меня и направил. Ступайте теперь, я буду молиться. Если бы генерал Скиппон согласился опустить при чтении вступительную часть со всеми этими грубостями и намеками, было бы куда легче вести дело. Впрочем, мы с ним обсудим все заранее. Нет-нет, нечего скалить зубы. Говорят вам, я не обещаю. Я буду молиться и испрашивать совета у господа.

«То, что генерал Ферфакс начал действовать заодно с солдатами, встревожило парламент; тем не менее общины решили не допускать, чтобы решения их опротестовывались, а действия контролировались теми, кто был нанят и служил им за плату. Поэтому, употребив много резких выражений в адрес самонадеянности некоторых офицеров и солдат, они постановили, что всякий, кто откажется подчиниться приказу об отправке на службу в Ирландию, должен быть разоружен и уволен».

Хайд-Кларендон. «История мятежа»

«Сэр, нет сомнения, что те, кто с презрением отвергает нынче просьбы столь верного войска, впоследствии пожалеют об этом; раздражающие провокации толкают солдат на такое, о чем они раньше и не помышляли. Они не могут отделаться от мысли, что если ими так пренебрегают, когда оружие еще в их руках, какого же обращения им следует ждать после роспуска армии. Я пытаюсь и буду пытаться поддерживать порядок, насколько это возможно, но не знаю, долго ли это будет в моих силах. Если вам не удастся смягчить ту озлобленность, которой охвачены некоторые члены парламента, лондонские заправилы и духовенство, я, видя решимость солдат защищать себя и свои справедливые требования, не могу предсказать ничего иного, кроме бури».

Из письма Айртона Кромвелю

В окнах последнего этажа, на гипсовых вазах, расставленных по карнизу крыши, на каминных трубах еще лежал красный солнечный свет, но нижняя часть дворца уже погрузилась в вечерние сумерки. Вместе с волной тени снизу поднималась волна комаров. Часовые, отставив мушкеты, хлопали себя по лицам, по шеям, раскуривали трубки. Миниатюрные башенки, возвышавшиеся кое-где над оградой, едва вмещали в себя двух-трех человек. Но все же чугунные прутья были достаточно толсты и высоки, и наружный ров заполнен водой, и каменные ворота с поднятым на цепях мостом выглядели довольно внушительно. Казалось, дворец не хотел забывать, что он был когда-то крепостью, и лишь неохотно поддавался модным перестройкам.

Один из часовых в угловой башне зажал в руке кожаный стаканчик с костями, прошептал то ли молитву, то ли заклинание и уже собрался бросать, когда что-то легонько стукнуло его по щеке и упало к ногам. Он выругался и, нагнувшись, стал шарить по полу. Его напарник схватился за мушкет.

— Бедный, бедный Томми Форстер, — раздался снизу негромкий голос. — Убит прямым попаданием сосновой шишки в лоб.

— Эй, что за шутки!

Тот, кого звали Форстером, перегнулся через перила, всматриваясь в сумрак за оградой.

— Если ты собрался стрелять, Том, — донеслось снизу, — целься, прошу тебя, в большой палец правой ноги. По крайней мере ты избавишь меня от страшной мозоли.

— Да ведь это сам Эверард! — охнул часовой. — Ты ли это, Вилли, старина?

— Именно я. И если у тебя найдется веревка, способная выдержать двести фунтов мокрой амуниции и продрогшей плоти, ты сможешь убедиться в этом воочию.

Часовые переглянулись. Напарник Форстера покосился на окна дворца и пожал плечами. Потом как бы в задумчивости отстегнул ремень и протянул его приятелю. Двух ремней и куска фитильной веревки хватило как раз до земли — через минуту Эверард бесшумно вскарабкался наверх и перевалился через перила.