В другом письме 1 сентября 1909 г. Мария Ильинична писала из деревни Бомбон под Парижем: «Здесь хорошо: настоящая деревня, воздух прекрасный. Наши <Владимир Ильич Ульянов и Надежда Константиновна Крупская — Ред.> много ездят на велосипеде, а я гуляю немного» [236] .

В годы эмиграции Владимир Ильич считал за правило каждый год летом, хоть ненадолго, бросать работу и ехать с женой отдыхать в горы, к морю, в деревню. Это правило ведет свое происхождение еще со времен выезда на лето в имение Кокушкино и, позднее, в Алакаевку.

Елизавета Васильевна Крупская, мать Надежды Константиновны, умело вела хозяйство Ульяновых. Сама Н.К. Крупская признавалась: «Хозяйка я была плохая <…> люди, привыкшие к заправскому хозяйству, весьма критически относились к моим упрощенным подходам».

Ни Елизавета Васильевна, ни Надежда Константиновна практически не занимались так называемой «черной работой» (мытье полов, топка печей и т. д.). Если только была малейшая возможность, для этого нанималась прислуга. Впервые она появилась у Ульяновых в Шушенском в начале октября 1898 г.: «Наконец мы наняли прислугу, — писала Крупская, — девочку лет 15 за 2 1/2 р. в месяц + сапоги <…> следовательно, нашему самостоятельному хозяйству конец» [237] . Уже через две недели Надежда Константиновна писала, что нанятая девочка «всю черную работу справляет» [238] . И через год она подтвердила, что благодаря прислуге «с хозяйством хлопот нет» [239] . А через много лет в своих воспоминаниях Крупская писала: «В октябре появилась помощница, тринадцатилетняя Паша, худющая, с острыми локтями, живо прибравшая все хозяйство. Я выучила ее грамоте, и она украшала стены мамиными директивами: «Никовды, никовды чай не выливай»…» [240] . Паша Мезина очень привязалась к своим хозяевам, и когда Ульяновы готовились к отъезду из Шушенского, она, по воспоминаниям Надежды Константиновны, «рекой по ночам разливалась» [241] .

В период эмиграции для «черной работы» по дому по возможности приглашалась на несколько часов приходящая прислуга. Так, в Париже в 1909 г. домашняя работница приходила по утрам, на два-три часа. Она убирала квартиру, мыла посуду. Известно ее имя — Луиза Фарош. А во время жизни семьи Ульяновых в Кракове в 1914 г. в доме служила постоянная работница, поскольку Елизавета Васильевна из-за преклонного возраста уже не могла заниматься хозяйством.

Однако не следует думать, что прислуга сопровождала Ленина и Крупскую в течение всей их жизни в эмиграции. Например, в том же Париже прислуга была не всегда, так как, по словам Надежды Константиновны, экономили каждую копейку, а кроме того, французские девушки не всегда мирились с русской эмигрантской сутолокой. В этих случаях возрастала нагрузка на Елизавету Васильевну Крупскую.

В.И.Ленин не курил. Однако попытки закурить у него были. Уже после Октябрьской революции как-то в разговоре с красноармейцами, нещадно дымившими махрой, он рассказал: «Помню, когда был гимназистом, один раз вместе с другими так накурился, что стало дурно» [242] . Анна Ильинична Ульянова-Елизарова в своих воспоминаниях писала, что в казанский период жизни «Володя начал покуривать. Мать, опасаясь за его здоровье, бывшее в детстве и юношестве не из крепких, стала убеждать его бросить курение. Исчерпав доводы относительно вреда для здоровья, обычно на молодежь мало действующие, она указала ему, что и лишних трат — хотя бы и копеечных (мы жили в то время все на пенсию матери) — он себе, не имея своего заработка, позволять бы, собственно, не должен. Этот довод оказался решающим, и Володя тут же — и навсегда — бросил курить. Мать с удовлетворением рассказала мне об этом случае, добавляя, что, конечно, довод о расходах она привела в качестве последней зацепки» [243] . Н.К. Крупская свидетельствовала, что, дав слово матери бросить курить, Владимир Ильич «с тех пор ни разу не дотронулся до папирос» [244] . Более того, в период эмиграции, если у него дома закуривали, он не запрещал это делать, но начинал откровенно морщиться, демонстративно распахивать форточки, т. е. обнаруживать большое неудовольствие. Хотя Ленин не терпел курения в его присутствии, он добродушно относился к курению тещи Елизаветы Васильевны Крупской, слывшей «отчаянной курильщицей».

Владимир Ильич не особенно жаловал и алкоголь. Н.В. Валентинов писал: «Его нельзя себе представить пьяным. Вид одного пьяного товарища в Париже вызвал у него содрогание и отвращение». Однако он любил пиво. Он пристрастился к нему в Мюнхене. Немного позже, в Женеве, Ленина нередко можно было увидеть в кафе Ландоль, где, по воспоминаниям Крупской, они «подолгу засиживались… за кружкой пива». Приехавший в Париж в 1909 г. И. Эренбург вспоминал позднее: «Большевистская группа собиралась в кафе на авеню д’Орлеан <…> Мы пришли одними из первых. Я спросил Савченко <знакомая Эренбурга — Ред.>, что мне заказать; она ответила: «Гренадин. Все наши пьют гренадин..»

Действительно, всем приносили ярко-красный приторный сироп, к которому добавляли сельтерскую воду. Только Ленин заказал кружку пива» [245] .

В 1913 г. по дороге из Берна в Поронин Ленин с Крупской специально заехали в Мюнхен, чтобы посмотреть, каким он стал с того времени, когда они там жили. Они провели в городе несколько часов, побывали «в ресторане, славившемся каким-то особым сортом пива». Надежде Константиновне запомнилось, что «Ильич похваливал мюнхенское пиво с видом знатока и любителя» [246] . Однако все тот же Валентинов утверждал, что он никогда не видел, чтобы Ленин «пил более одной кружки пива».

Из воспоминаний родных и близких можно сделать вывод о том, что В.И.Ленин не был гурманом и в пище был весьма неприхотлив. Н.К. Крупская в воспоминаниях писала: «Довольно покорно ел все, что дадут. Некоторое время ели каждый день конину. Они с Иннокентием <И.Ф. Дубровинским — Ред.> находили, что очень вкусно <…> Не мог есть земляники (идиосинкразия). С наслаждением ел простоквашу» [247] .

Из Шушенского Н.К. Крупская писала: «…кормят нас хорошо, молоком поят вволю, и все мы тут процветаем…». Владимир Ильич писал в письме, что о минеральной воде, прописанной для его желудка, «я и думать забыл и надеюсь, что скоро забуду и ее название».

Затем, после довольно спокойной жизни в сибирской ссылке, началась нервная, напряженная жизнь долгих годов эмиграции. Ленину приходится передвигаться из Мюнхена в Лондон, из Лондона в Женеву, из Женевы в Париж и т. д., ездить на съезды и конгрессы.