— Такъ, государь! вымолвилъ Чика. Остеръ топоръ, да и сукъ зубастъ. Ничего не вымыслишь. Ступай до времени къ Чумакову; тамъ въ Каиновомъ-Га всяка рука коротка, а здсь накроютъ — бда. А дождемся погодки — я за вами слетаю.

— Нту, кумъ, вымолвилъ Чумаковъ. Я назадъ не поду! Буде атаманствовать.

— Свдается старшина, тебя и скрутятъ, да въ правленiе яицкое.

— Небось! Живаго не свезутъ. Нту. Надо разсудить паки…

— Повщенье объ легiон есть готовое да этимъ однимъ не возьмешь… А еще нту ничего! разсуждалъ Чика.

— Деньгами, говорю! вымолвилъ русый.

— Однми деньгами, государь, тоже боле десятка, аль двухъ не сманишь, замтилъ казакъ Овчинниковъ.

— По мн зажги станицу съ угла, да и пусти, что старшинская рука жжетъ, вымолвилъ Лысовъ.

— А форпосты?.. Хоть Кожихаровъ форпостъ для начала? спросилъ Чумаковъ.

— Чт'o форпосты? Бударинскiй нашъ, прямо голову кладу, отозвался Чика. Да много-ль тамъ? Двадцать человкъ, да одна пушка… Чтожъ это? Съ Яксая треба хоть пять десятковъ казакъ добрыхъ.

— На Бударинскомъ форпост боле двадцати казакъ! вымолвилъ Ивановъ, но снова наступило молчанье и никто ему не отвтилъ.

— Вотъ что, государь, и вы, атаманы. Обождемъ дня три какiя всти придутъ отъ Ялай-Хана. Коль заручится сотней татаръ, ну и смкнемъ тогда. Я еще останусь у Чики. Въ три дня много воды yтeчетъ!.. ршилъ Чумаковъ. Русый всталъ, вс казаки тоже поднялись и вышли въ другую горницу. Скоро вс разлеглись тамъ спать по лавкамъ. Молодой русый, оставшись одинъ, потушилъ огонь, отворилъ окно и выглянулъ, вдыхая вечернiй воздухъ.

Ночь была свтлая и тихая, и высоко стояла въ неб луна, разливая свтъ. Степь, станица, сады и бахчи, все плавало въ таинственной, серебристой синев ночной… Узенькая и извилистая рчка ярко-блой тесемкой вилась изъ станицы и уходила въ степь; кой-гд черными пятнами стояли на ней островки камышевые. Затишье чудное опустилось на всю окрестность и надъ всмъ сiяла луна. Мимо нея бжали маленькiя желтоватыя облачки, изрдка набгали на нее; тихонько уходила и пряталась она за нихъ, и меркла окрестность… Но вдругъ луна снова выплывала и снова сiяла среди неба… а уходящая тнь скользила по хатамъ и садамъ. Словно играла луна съ облаками или съ людьми, то прячась, то выглядывая.

— Изъ за чего? думалъ молодой малый… Жить бы мн тихо и смирно въ уголк своемъ, не затвая погибельныхъ подвиговъ, и прошла бы жизнь моя такъ же вотъ, какъ облачки эти проходящiя: пожелала она иного… громче да славне, и сгубитъ, потеряетъ любовника! А если?..

И чудная картина возставала на глазахъ его… Кремль златоглавый… Звонъ колокольный… Толпы несмтныя и оглушительные клики. Высоко стоитъ онъ на башн зубчатой и у ногъ его кишитъ этотъ людъ… Они около него, ея рука въ его рук… Она счастлива и любитъ его…

Но что это за огонекъ за этой толпой въ конц Кремля? Нтъ! то не Кремль… Огонекъ этотъ здсь, въ конц станицы? Это врно хата старшины… Вс окна растворены и освщены, черныя фигуры шевелятся подъ ними на улиц. Тамъ заупокойная служба… Тамъ лежитъ старый казакъ, измной убитый…

— Помереть и теб окаянно середи степи!! Послднiя это слова?.. Безсмыслица! Злоба убитаго иль гласъ пророческiй? Нтъ, вздоръ! Полно думать объ стариковыхъ словахъ…

Набжала снова тучка на луну… Тнь опять пошла по станиц. Скрыпнула калитка близь окна и шопотъ слышится…

— Твороговъ, пойдемъ со мной. Я къ Груньк, ты къ Маньк… хаты рядомъ… И два казака двинулись по улиц.

— Обида, луна торчмя торчитъ… хоть бы втеръ ударилъ да заволокъ ее облачищемъ. И видать и слыхать, какъ днемъ!

— Небойсь! Тамъ вс Богу молятся. А на зорьк… мы…

— Ножъ… Марусенокъ…

— Не въ первой… А то нтъ!.. Гораздъ, братъ. И смолкли голоса, удаляясь по слобод.

— На свиданье! подумалъ русый. Повсюду ты смотришь, луна… Много-ль свиданiй въ эту ночь на глазахъ то твоихъ?.. Марусенокъ… Огоньки и черныя фигуры… Гораздъ, братъ!.. Помереть и теб окаянно!.. И молодой малый уже дремалъ у окна.

Красный кругъ опустился надъ лохматымъ деревомъ, спрятался за него и сквозитъ вязъ большой, такъ что вс вточки видно на красномъ пятн… То луна уходитъ за край степи… У храма зарумянилось небо и чернымъ столбомъ перерзываетъ колокольня уже алющiй небосклонъ. Втерокъ пронесся, вздрогнули втки и листья и перекликаются задорно птухи по всей сонной станиц. Скрыпнули гд то ворота и стукнули тяжело. Какая то густая кучка птицъ пронеслась чрезъ улицу, донесся издали топотъ частый по земл. Скачетъ кто? Иль можетъ кони казацкiе, ночевавъ въ степи, поскакали гурьбой къ водопою? И вотъ опять все стихло какъ мертвое. Знать еще малость вздремнуть зaхотлось станиц… Но вотъ, вдругъ, что-то хлестнуло по воздуху, раскатилось во вс края и будто дробью посыпало по хатамъ и по степи…