Салиас Евгений Андреевич
Шрифт:
— Войски чтоль съ пушками? спрашиваетъ здоровенная казачка, выкатившись за ворота. Вся она въ саж и изъ заткнутаго подола сыплются уголья.
— Въ тебя штоль палить! Дрофа! смется бгущiй казакъ. Ишь расписалась.
— Слышь убили! Косатушки, убили!
— Кого? Голубчикъ, кого?
— Кого?! О! дура!..
— Ехорушка! а Ехорушка! шамкаетъ бгущему изъ окошка сдая какъ лунь голова. Не хоритъ ли?
— Горитъ… да не огонь. Сиди, ддусь Архипъ, въ хат. Ржутся казаки!
Чика пронесся въ шинокъ и выскочилъ вновь оттуда съ десяткомъ казаковъ, что еще съ вечера ночевали тамъ.
— Бочку выкачу, братцы… На, вотъ, впередъ! и бросилъ кошель на порогъ и бжитъ дале… Кучка изъ шинка разсыпается съ гуломъ и крикомъ.
— Ого-го! Похлебка! малолтки! Бжи хлбать!..
— Атаманъ Чумаковъ проявился! Убитъ Марусенокъ.
— Шапку то, шапку забылъ!
Со всхъ хатъ, со всхъ краевъ станицы, выскакиваетъ и сбгается народъ; кто шапку нахлобучиваетъ, припускаясь рысью, кто на ходу шашку изъ ноженъ тащитъ, кто кафтанъ натягиваетъ держа пистолетъ въ зубахъ. Безоружные хватаются за дубье, за вилы, за что попало на дорог. И крики безъ конца.
— Заржавла, родимая, безъ работы!
— Убирай робятъ! Притворись снутри!
— Гд винтовка! У-у! Бабье! Винтовку?!
— Стой, брось ведро то, давай коромысло. Все лучше…
— Марусенка убили! Марусенка убили!
Словно раззоренный муравейникъ кишитъ станица. Перепуганные нежданно скотъ и птица мечутся по улиц отъ однихъ бгущихъ подъ ноги другимъ.
Въ воздух все гудятъ невидимыя волны звуковъ, а по слобод черныя и блыя людскiя волны катятся къ хат старшины, заливаютъ ее со всхъ сторонъ, а оттуда, тоже словно волна отбитыя скалой, разсыпаются по станиц кучки казаковъ съ дикими криками.
— Вырзай старшинскую руку! Буде имъ людъ-то подомъ сть.
— Игнашка… вали къ Герасимову!
— То-то гоже. Въ разъ всю хату выржемъ.
— Ну, жутко нон будетъ старшинской рук!
Гулъ повсемстный, бготня; въ иныхъ углахъ ярая схватка, выстрлы, стоны… Одурла станица и скоро, очнувшись, оробетъ того чт'o натворила.
Колоколъ смолкъ. Тихо стало вдругъ въ воздух. Да и на станиц тише. Вся толпа скучилась въ одномъ мст середи станицы, близь хаты, гд цлую семью Герасимова войсковой руки, а не старшинской, вырзали душегубы свои, ради мести.
— Охъ, грхъ какой!
— Зарубины заварили. Чумаковъ бгунъ, всему заводчикъ. Изволочитъ теперь всю станицу волокита приказная изъ Яицка!
— Старшинской руки десятерыхъ зарзали и задавили, а сколько ихъ на коняхъ теперь, кто въ поле удралъ, а кто прямо въ Яицкъ въ канцелярiю съ доносомъ. Не пройдетъ трехъ дней нагрянетъ судъ.
— А все Чумаковъ! Два года въ бгахъ былъ, вотъ проявился и начудесилъ.
— Братцы-станичники! раздался надъ толпой голосъ Чумакова. Атаманы-молодцы! Великiй грхъ вышелъ! Лихая бда стряслась! Богъ видитъ, не хотлъ я васъ въ бду вводить. Да не стерпла душа какъ Марусенка убили. Сами вдаете какiя злобства чинилъ Матвй; какъ истомилъ злодй всю станицу безсудностью, извтами и ссылкой. Простите, атаманы. Каюсь… Нагрянетъ теперь на станицу яицкая расправа. Но вотъ чт'o молвлю я, атаманы. Коль за одно сгибать казаку, такъ ужъ лучше оружайся казакъ и сдавайся съ бою… Чья возьметъ…
— Оружайся!! кричатъ въ отвтъ. За одно сгибать… Еще чья возьметъ!!
— Но не таковъ еще лихъ нашъ, какъ чаете вы, атаманы. Можетъ, Господней милостью и щедротой выручимся и мы изъ бды. И не пойдетъ станица въ отвтъ за грхъ свой. Отдохните мало по домамъ, а будетъ повщенье — сбирайся громада къ Чикиной хат, на старый ддовъ ладъ. Въ кругъ казацкiй! А старшиной кого теперь же. Чику? Любо?
— Любо! Любо! Чик старшиной быть!
— Чик! Зарубину. Зарубину!
— И повдаетъ Чика вамъ всть добрую. И разсудите въ кругу чт'o предпрiять. Любо-ль, атаманы?
— Любо! Любо! Майданъ!
— Назвался груздемъ — ползай въ кузовъ!
И расходится понемногу толпа по хатамъ и многiе качаютъ головами:
— Охъ, грхъ то… Грхъ какой!!
XIX
Было осеннее утро, свжее, свтлое, тихое. На неб ни облачка, въ степи широкой тишь да гладь. А люди вздорятъ! Бунтуетъ Яксайская станица и уже часъ какъ снова гудитъ станичный колоколъ протяжно и густо и отовсюду валитъ казачество къ хат Зарубина, гд наставлены кругомъ лавки, скамьи и пустыя бочки стойкомъ. Будетъ майданъ — бесда въ кругу казацкомъ.
Густая толпа залила хату. Не за пустымъ дломъ сполошилъ Чумаковъ станицу. Такое дло, что вымолвить боязно, а чт'o — еще невдомо никому, кром него да новаго старшины Зарубина, и сказываютъ оба къ тому же что все даромъ съ рукъ сойдетъ войсковой руки казакамъ. На крыльц показалось пять казаковъ, впереди нихъ Зарубинъ и Чумаковъ. Вс вошли въ середину круга. Смолкъ звонъ колокольный, смолкъ и гулъ толпы.
— Будьте здоровы! Атаманы-молодцы! гаркнулъ новый старшина Чика.
— Спасибо!