Цельное чувство
вернуться

Цетлин Михаил Осипович
Шрифт:

VI. Памяти народной воли

Живите и торжествуйте! —

Мы торжествуем и умираем.

Все, все они умерли! Они были такие же, как мы, Только выше и чище душою, И все они умерли… Никогда, Никогда в истории человечества Не было такой героической, Такой титанической борьбы! Эта кучка юношей и девушек Думала дать счастье Целому Великому народу! И все они умерли… Свет, который манил их, Был не брезжущей утренней зарей, А холодным светом северного сияния. И холод смерти окутал их, И мрак вечной ночи Закрыл их очи навеки. Хорошо, что они умерли! Смерть-избавительница Закрывала глаза, сиявшие светом надежды, И целовала уста, шептавшие слова привета, И останавливала радостный стук сердца. И когда приходили тюремщики В камеру скончавшегося узника, И когда палачи снимали с петли свои жертвы, Они удивлялись Спокойной ясности чела И радостной улыбке на устах. Хорошо, что они умерли, — Умерли, торжествуя! Они спят в сырой земле. Но земля, Политая их кровью, засеянная их костьми, Дала пышные всходы Борьбы, героизма и мужества. Сколько лет лежал под землею посев! Как страдали бы они в эти долгие годы! Хорошо, что они умерли!..

Аист (с венгерского)

Уж повеяло ранней весною И фиалки в лесах расцвели. Высоко, высоко над землею Из далекой полдневной земли В край родимый летят журавли. Вот еще перелетные птицы, И еще, и еще вереницы. С светлой радостью каждый я год Их встречаю обратный прилет. Каждый год, лишь сугробы растают И на реках лишь тронется лед, Стаи целые птиц направляют К нам на север свой быстрый полет. Что их гонит и что их здесь ждет? Или, может быть, страстно, глубоко Они любят отчизны далекой Пусты дикие так же, как я? Дорога им отчизна моя? Каждый год тот же аист на крышу Вновь садится. Я вижу, как лист Иль солому он носит, но слышу Только крыльев размашистых свист, Редко голос — он мало речист. Милой крикнет любовно, игриво И потом уж стоит молчаливо На одной лишь ноге, на трубе, Горд, спокоен, уверен в себе. И когда для далекого юга В том году он наш край покидал, Я, как старого, милого друга, С нежным смехом его провожал: Смех мой светлой надеждой звучал. Говорил я: для родины бедной Час настал, час великий, победный, И когда ты вернешься назад, Ты свободе, как я, будешь рад. Вновь цветы на полях распустились, Реки тронулись, к крыше моей Перелетные птицы спустились. Аист милый, лети поскорей Ты в тот край, где теперь веселей. Ведь поля эти — гробы да гробы Павших жертвою вражеской злобы, А в реках не вода — это кровь Тех, кто жизнь погубил за любовь. За любовь к своей родине бедной. Ведь на этих полях сражены Под рукою чужою победной И ее уж не встанут сыны. Ты счастливец, ты две стороны Называешь родной стороною. Улетай! Я же страстной душою, Я одну лишь люблю, да и та, Видно, Богом самим проклята! Нет уж мест по галерам, темницам, И венгерцев теперь из темниц Выпускают и шлют их к границам, И на землю у этих границ Упадают изгнанники ниц. На пути ты их, может быть, встретишь, Ты узнаешь их, ты их заметишь По печали их сумрачных лиц И по взорам тоски без границ. И расскажешь ты им, как от гнева Мы сжимаем в тоске кулаки, Как идут в монастырь наши девы И как рады у нас старики, Что года их кончины близки. И как матери слышатся стоны, Как рыдают в отчаяньи жены И боятся рожденья детей, Обреченных рукам палачей! Об одном лишь молчи, ради Бога! Что забывших про долг и про честь Беглецов и предателей много У несчастной их родины есть; Что трусов малодушных не счесть; Но что больше всего равнодушных, Беззаботно насилью послушных: Про позор их родной стороны Пусть не знают несчастья сыны!

Страх

В его домах, в ею дворцах Насилью весело живется — И лишь никем не зримый страх В его покои проберется. Он не стучится у ворот, Сквозь стены толстые проникнет, И часового «кто идет?» Его тревожно не окликнет. Он заползет змеей в сердца, Ему глумиться не наскучит, И тихой мукой без конца Он до конца трусов измучит. При виде бледного чела Зальется он злорадным смехом, И нет предела, нет числа Его забавам и потехам. А, негодяи, вот оно, Безгласных жертв немое мщенье! Над тем, что вами свершено, Не покаянье, но смущенье. Нет, слишком милосердна месть, Великодушна, быстротечна: Она спешит вам смерть принесть — Смерть коротка, забвенье вечно. Иди ж вперед, могучий Страх, Неси им долгое мученье! Живи в дворцах, цари в сердцах, А за тобой — придет и мщенье!

«Проклятие вам, наступившим на грудь…»

Проклятие вам, наступившим на грудь России железной пятою! Вы ей не давали свободно вздохнуть Измученной грудью больною; Сыновнею ей нанесли вы рукой Кровавые раны и грубо, И нагло смеялись над скорбной мольбой, Кривившею бледные губы! Бесстыдной рукой вы с нее совлекли Живые ее одеянья. И скуден убор истощенной земли — Зеленые, желтые ткани. Поругана нежных нарядов краса! Для вашей безмерной наживы Уж срублены сталью бездушной леса И выжжены желтые нивы. Дурманом вы долго поили ее, Чтоб сгинула гордая сила, Чтоб родина рабское иго свое С покорностью рабской сносила. Вы грязною тряпкой заткнули ей рот, Чтоб всюду царило молчанье, Чтоб не были первым ответом на гнет Ни стон, ни мольба, ни роптанье. И тихо лежала немая страна, Лежала, как труп, без движенья. И боли застыло средь мертвого сна На бледном челе выраженье. Казалось, развязка близка уж была И был уж конец неминуем — Вдруг Гений Свободы, коснувшись чела, Ее оживил поцелуем. И вот засияли, открывшись, глаза Сиянием трепетным гнева, И в сердце ее зашумела гроза И громов свободы напевы. Им звон разбиваемых вторит оков, И дрогнула подлая свора От первых свободою дышащих слов, От первого грозного взора!..

Борцу-рабочему

Ты, грозной мести Бог, библейский Бог! Тебя отверг я в гордом самомненьи. Не то теперь: теперь я изнемог От рабских слез, в бессильной жажде мщенья, И я теперь опять перед тобой Готов смиренно преклониться, Готов просить тебя, готов молиться С такой же детскою мольбой. Дрожал я в детстве, слушая, как ты Там, в книге древней и могучей, В сияньи праведной и грозной красоты Громами говорил из тучи. Ты нечестивцев поражал Стрелами молний с небосвода. О, как ты гнал, как унижал Врагов избранника-народа! И если ты не сон, не лживый детский сон, Зачем народ, народ-избранник, Так бесконечно унижен — Он, жалкий нищий, вечный странник? И доля злобного гоненья В удел страдальцу суждена, И пьет он чашу униженья, И далеко еще до дна! Когда же больше он терпеть не может, Его раздавят грязным сапогом И надругаются над связанным врагом, И опозорят, уничтожат… И под солдатскими ногами — Бездомный гость чужой земли — Он задыхается в пыли, Смоченной жгучими слезами, И солнце полуденным зноем Его безжалостно палит. И, кажется, лишь смерть своим немым покоем Его страданья утолит… Но нет, он жив, он жив, народ гонимый! В его рядах борцы-герои есть, И в их сердцах, как и они, незримо Жива отмстительница-честь. За кровь униженного брата, За все мученья, весь позор У палача потребовал расплаты Герой-рабочий. Грозный приговор Над ним свершен, но если на отчизне Не все погибнет в тягостной борьбе, Она, воскреснув к новой светлой жизни, Не позабудет о тебе. Да, умер ты, но вновь я полон веры, Что весь народ несчастный не умрет, Он, презираемый, униженный без меры И героический народ! Товарищ светлый, песнею прощальной Почтим мы все страдания твои, Последней песней, скорбной и печальной, Последней песней радостной любви!

П.С. Поливанову

И жизнь кипит, и солнце светит… Страдалец узник воли ждет, Но вместе с волей смерть придет, Его у двери к воле встретит. А жизнь кипит, а солнце светит… Не изменилось ничего. Жестокой смерти торжество Толпа людей едва заметит. Зачем, зачем?.. о, кто ответит! К чему он жил, чего он ждал, Зачем он столько лет страдал? А жизнь кипит, а солнце светит!..

Смерть невесты (Из прошлого)

Не на брачном пиру, а в гробу на яру Лежишь в подвенечном ты платье, И огромный сугроб, как жених, взял твой гроб В свои ледяные объятья. Разрешенья печать, словно нежная мать, Тебя уж коснулась неслышно, И как гость роковой, лишь червяк гробовой Пирует на свадьбе той пышной… …Над тобой наверху, над тобой наверху Целуется солнце с землею. И мороз-чародей обнимает людей, Целует с улыбкою злою. И рокочет тайга, и белеют снега, Целуются сосен вершины. Буйный ветер степной гнет могучей рукой, Гнет долу дубы-исполины… …А в туманной дали, а в туманной дали Там серого камня громады, Там сжимают людей кольца ржавых цепей, Объятья высокой ограды. Там сквозь окна порой, хоть корой ледяной Покрыты они и решеткой, Видно цепи кольцо, иль мужское лицо, Лик женщины нежной и кроткой. И глядят они в даль, чтоб рассеять печать, На крест, на яру одинокий, На ряды снежных гор, им закрывших простор, Путь в край дорогой и далекий. И порой на глаза набегает слеза, Рисует слеза жгучей муки На окне кружевной узор ледяной Иль греет холодные руки. Это плачут они, что так хмуры их дни, От каменных страшных объятий Стынет, стынет их кровь и бледнеет любовь, И нет даже страстных проклятий…

На смерть гражданина

Кто знал, что смерть уж, притаившись, ждет? Не в старости под бременем страданий, — Теперь, в расцвете сил и упований, Его чуть слышно за руку возьмет, Стан нежно обоймет и уведет?.. Прекрасна смерть солдата на войне, Есть смерть еще славнее и ужасней, Но ничего нет выше и прекрасней, Чем так сгореть на внутреннем огне И гнева, и любви к родной стране. Нет, не коварный враг его убил, Не под чужою он погиб рукою, — Но он с такой безумною тоскою Измученную родину любил, Что сам себя сознательно губил. О, не щадил больного сердца ты! И сердце билось скорбью и любовью, И истекало, исходило кровью, И порвалось… Как много красоты В твоей кончине, полной простоты! За другом и защитником своим Шли гвардии свободной батальоны. Студенчество различные знамена Все, как одно, склонило перед ним, И мы благоговейно преклоним Знамена перед памятью того, Кто по идеям был нам иноверцем, Пред этим мук не выдержавшим сердцем! Придем на грустной смерти торжество И скажем палачам: «Не все мертво!» Вы рады, что один погиб, ну что ж! Нас тысячи, и нет нам равной силы! Недаром же у дорогой могилы Живым венком стояла молодежь, — И в этих сотнях тысяч — ты живешь!