Цельное чувство
вернуться

Цетлин Михаил Осипович
Шрифт:

Мир

Окончено страшное дело войны. Над родиной веет минутной отрадой… Лишь в братских могилах далекой страны Спят мертвые — хмуры, недвижны, не рады. Окончено страшное дело войны, И утро разбило полночные чары, Какие кровавые снились нам сны, Какие виденья, какие кошмары! Газеты болтливо приветствуют мир, Взаимным обманом горды дипломаты, Спешит на «подъеме» нажиться банкир И плачут от счастья солдаты! И солнце сияет как будто светлей, И ярче, о ярче, чем солнца сиянье, Сиянье бесчисленных глаз матерей… Грохочут вагоны, поют при свиданье. Окончено страшное дело войны… О, Боже, кому это было все надо?! А мертвые видят угрюмые сны, Безмолвны, недвижны, не рады… Август 1905 г.

Ямбы

(Посв. Тр…)

…Он вырос в той семье, где злобный произвол, Борясь с растущей силой вражьей, Одну из злых собак себе уж раз нашел Из псов цепных на гнусной страже. Он вырос в той семье, где совесть — звук пустой, Где вместо чести — дисциплина, Где признают один закон, закон святой: Кулак и волю господина. Он вырос в той среде, где презирают труд, Где люди дики, нравы грубы, Где взятка — институт, где взятками живут, Девиз и лозунг: «в морду, в зубы». Он вырос в той среде, где знают слово честь Лишь в сочетаньи: «честью просят» — И где считается бесчестным не донесть, И где по долгу все доносят. Охота за людьми их развращает всех, И пусть те люди только воры, Но все ж их ремесло, пред вечной Правдой грех: Быть у богатой — гончей сворой… …И рано дух семьи уж научил его Народ глубоко ненавидеть, Глубоко презирать, и более всего В нем средство к личным целям видеть. Ведь в доме у отца застенок, может быть, С невинной детскою был рядом, И душу детскую порок уж стал губить Своим чуть видным, тонким ядом. Быть может, близ нее ужасный не смолкал Крик от жестоких избиений, И рано детский глаз к картинам привыкал Нечеловеческих мучений… …Фортуна в первый раз явилася ему — Она играть ведь любит в жмурки — Не удивитесь вы, наверно, ничему: Под звуки легкие мазурки. Под топот каблуков и под бряцанье шпор Она его поцеловала И под незначащий и скучный разговор Ему о будущем шептала. И стала жизнь его напоминать с тех пор Мазурки танец легкий, бурный, И стала, как и он, полна бряцанья шпор, Такой же светлой и бравурной. И если наступал средь вихря танца он Ногой окованной солдата На веру, на права, на совесть, на закон, На все, что дорого и свято, — Так что ему закон и что ему народ, Людская кровь, людское счастье, — Когда его девиз: туда, наверх, вперед! Погоня жадная за властью. И он взлетел почти на министерский стул На невзорвавшемся снаряде… Быть может, он влиял, как злобный тарантул, Жестокой силою во взгляде, Иль ограниченной тупою прямотой, Самоуверенной и быстрой, — Но только — человек с святою простотой И головою не министра — Над всею Россией он на миг единый стал, Над всей страною старший дворник, И он уже хотел, и он уже мечтал На всю страну надеть намордник. Как вдруг… Октябрь <1906>

Борец

Гневной страстью сердце полно! С гневной властью крови волны То прильют, то отольют: Не хочу в тюрьму идти я — Жизнь-борьба моя стихия, — Мой святой не кончен труд. Буду рваться я из плена, Буду я в немые стены, В дверь тяжелую стучать, Буду к воле я стремиться И о мщении молиться, Буду бешено кричать! Возмущенья гневный пламень Не прожжет холодный камень, А сожжет лишь сердце мне… И не вспыхну я, сгорая, И сгорю, не зажигая, На невидимом огне.

«Я давно уже не был так счастлив, так светел…»

Я давно уже не был так счастлив, так светел, Я так горд уже не был давно! Я в себе драгоценность открыл и заметил — Счастье мне пережить суждено. Может быть, ненадолго, на беглый и краткий, На восторженно-радостный миг Вдруг забил в моем сердце неведомо сладкий Чувства нового новый родник: Радость бешеной страсти, восторги стремленья, Радость твердого слова: хочу. Я как будто бы в чистый эфир опьяненья На невидимых крыльях лечу! Я доверился их благодатному взмаху, Я безумье полета постиг — Пусть несут меня крылья, несут — хоть на плаху! В небесах был я гостем — на миг.

Памятник

Париж, как безбрежное море, бурлит И толпы людские, как волны, катит, И, режа живые те волны, Фиакры мелькают, как челны. Как чайки над морем — слова над толпой, И шуток порхает сверкающий рой Немного цинично-фривольных. Не видно в ней лиц недовольных. Как пена, над нею ласкающий смех, И все так изящно: смеющийся грех, И эти фривольные шутки, И даже в толпе проститутки. Обманна веселая эта волна, Вливается в зданья и меркнет она: В них люди страданья скрывают, В толпе ж они все забывают. Взгляни: на одной из больших площадей, Средь стука фиакров и смеха людей, Близ улицы грязной и бедной Вздымается памятник медный. Отлитый из меди народный трибун, Пятою могучей ступив на чугун, Стоит, как скала, непреклонно… На цоколе — имя Дантона. Солдат-барабанщик склонился у ног. Совсем еще мальчик, он весь изнемог, Он ловит трибуна движенья, Он ловит лица выраженье. Молчит изваянье, но мощная страсть И в жестах, и в позе — безбрежная власть — Зовет он рукою из меди Солдата к борьбе и победе. А рядом другой наклонился солдат; Каким вдохновеньем горит его взгляд Отточено-острый, как шпага! В нем юности гордой отвага. О, вы, изваянья прошедших времен! Ты, юный солдат, ты, могучий Дантон! Как страшно вы близки мне оба Всей жизнью своею — до гроба! Ведь оба погибли безвременно вы И буйной своей не снесли головы, И умерли гордо и смело За то же великое дело. Не знаю, как умер безвестный солдат. В Париже ль, в огне и дыму баррикад, Средь сотен его инсуррекций, В борьбе героических секций, В швейцарских горах, средь немецких полей, В великой борьбе против всех королей, Где он совершал святотатство, Борясь против братьев — за братство… Дантона ж под нож гильотины послал Суд грозных врагов; словно лев он стоял Пред судьями гордо своими. — Занятия, родина, имя? — — Обычны вопросы… «Зовусь я Дантон, — То имя мое перейдет в Пантеон! Сегодня тюрьма мне жилище, А завтра, быть может, кладбище». Вы знали пред смертью, что смертью своей Куете вы новую жизнь для людей, Куете горячею кровью, Куете великой любовью. О, вы, сокрушители тяжких оков. Как вас обманул ваш таинственный зов: Вы новую жизнь нам сковали, Но ту ль, о которой мечтали?! Жизнь грубых солдат, проституток, купцов, Чуть видных лачуг и кричащих дворцов, Ту жизнь, что кипит, торжествуя, Вокруг этой медной статуи. …Мы так же спокойно и гордо умрем, И знаю, что нашею смертью куем, Куем мы свои идеалы В упругие жизни металлы — И нам покорится упорный металл…

ЛИРИКА (1912)

Вступление

«Снова, как складки покрова, свивается…»

Снова, как складки покрова, свивается, Легким дымком в небесах расплывается, Тяжкий и душный, Злобный и черный, Душу мою обнимающий чад. Если тем чадом душа одевается, — Словно налетом в ней все покрывается, Жизнь станет скучной, Радость позорной, Сердца ключи не журчат, замолчат. Снова в душе зазвенели созвучия Нежно-певучие — Флейты и скрипки Не умолкают, — Снова поет и трепещет душа; Дети восторга и легкого случая, Снова слова многоцветные, жгучие, — Сердца улыбки — Ярко сверкают, Льются, и бьются, и рвутся спеша!

«У деревьев весною кору надрежь…»

У деревьев весною кору надрежь, У клена, у белой березы, — Сладкий ток потечет, упоительно свеж, Как внезапные светлые слезы. Сердце, сердце поэта любовью рань, — От весенней, томной болезни, С тяжкой болью, — душа, трепетать перестань Источатся светлые песни. 1911

«Звенит, звенит моя душа…»

Звенит, звенит моя душа, Как ломкий лед весной, Когда, туманной мглой дыша, Мы слышим, как бегут спеша Осколки брони ледяной, Разбитые весной! Звенит, звенит, поет, поет, Как горные ключи, Когда, размыв снега и лед, Текут, бегут, поют с высот И пьют алмазные лучи, Лучи — весны ключи! Вся напряженная звенит, Как светлый звон сквозь сон, Но недалек ее зенит И солнце не на век пьянит, — Там, где певучей бездны стон, Там, в темных водах, — сон. 1911